— Я достаточно долго любил тебя, скрываясь, как вор. Если я ничего не значу для тебя, неважно, пусть продолжается так, как продолжается, тем хуже для меня. — Он повернулся к ней и почти выкрикнул: — Но я хотел бы, чтобы это продолжалось всегда!
— Всегда?
Она была испугана. Произнесенное им слово поразило ее. Она никогда не думала о будущем. Она целиком находилась в настоящем и не хотела знать ничего другого. Была счастлива, когда ждала, была еще больше счастлива, когда встречалась с ним и могла любить его, была счастлива, когда снова начиналось ожидание. Ее счастье находилось вне времени, вне обстоятельств, оно не требовало размышлений о будущем.
— Ты несчастен сейчас? Зачем мучиться напрасно? Если не будет автомобиля, мы придумаем другой способ, чтобы встречаться.
Шаун промолчал. Поставив колесо на место, он запустил двигатель. Они двинулись к морю. Солнце почти касалось горизонта. Внезапно он сказал:
— Думаю, мне нужно уехать.
На несколько секунд она потеряла возможность слышать и видеть. Окружающее ее пространство замерло и пропало. Через некоторое время она все же смогла сделать вдох:
— Что ты сказал?
— Я хочу уехать!
— Уехать?
— Да, уехать!
— Куда?
— В Америку.
— В Америку? Или еще дальше? И что ты будешь делать там?
— Начну новую жизнь.
— Какую жизнь?
Она была в ярости, потому что ей было очень больно. Немного поколебавшись, он сказал осторожно, словно зная, что говорит нечто абсурдное, смертельно опасное:
— Мы можем начать совместную жизнь. Ты и я.
Гнев Гризельды мгновенно угас. Ее сердце охватил смертельный холод, как будто она услышала приговор: «никогда». В то же время, Шаун почувствовал себя более уверенно. Неожиданно он поверил, что его план возможен, и принялся объяснять:
— У меня есть друг в Детройте, он недавно написал мне. Он делает сельскохозяйственные машины, велосипеды и хотел бы заняться производством автомобилей. Он предлагает мне работать у него, говорит, что сначала будет очень трудно, но в этом деле можно хорошо заработать, сделать состояние. В Ирландии надеяться не на что, если Парнелл не изменит свою политику, все пойдет прахом. — Потом он закричал: — Я же не могу привести тебя в комнату для прислуги в доме леди Августы! Или обосноваться в Сент-Альбане как зять, согласный на любую работу!
Она тоже закричала:
— Но кто говорит здесь про зятя? Это же цепи! На всю жизнь! Ты сошел с ума!
Ледяным тоном он произнес:
— Ты просто не любишь меня.
— Ты ничего не понимаешь!.. Я люблю тебя!.. Но я еще не начала жить своей жизнью! Ты не можешь требовать, чтобы связать мне руки и ноги! Сейчас и навсегда!
Они остановились у начала дамбы. Сойдя с машины, он подождал, пока Гризельда спустится на землю. Его взгляд мешал ей, он обвинял и заставлял защищаться. Ей была ясна ее точка зрения, конечно, несколько противоречивая: он дарил ей любовь, которую не мог дать ей никто иной, она не хотела терять его, она любила его, но задыхалась при одной мысли оказаться связанной, лишенной свободы. Она не хотела оказаться взаперти, как возлюбленная Мерлина.
Он сказал:
— Вот ты и дома. Ты привязана к нему сильнее, чем ко мне. Тебе нравится заниматься любовью со мной, но при этом ты не хочешь терять то, к чему привыкла.
Ее охватил приступ бешенства.
— Ты идиот! Безнадежный дурак! Я способна бросить все, и ты знаешь это! Единственное, что я не хочу потерять, это моя свобода! А теперь перестань мучить меня! Оставь меня в покое! Уходи! Я больше не хочу видеть тебя!
Шаун почувствовал необычное спокойствие. Ему показалось, что он очутился где-то в другом месте. Не сказав ни слова, он сел в машину и передвинул рычаги с сухой четкостью, которую придает действиям мужчины гнев или отчаяние. Машина тронулась, развернулась на пятачке перед началом дамбы и быстро удалилась. Он так ни разу и не посмотрел в сторону Гризельды.
Застывшая на месте, оцепеневшая Гризельда с отчаянием поняла, что больше никогда не увидит его. Она хотела броситься за ним, выкрикивая его имя, но гордость не позволила ей сдвинуться с места и произнести хотя бы слово. Всеми силами души она хотела, чтобы он вернулся и обнял ее, но если бы это случилось на самом деле, она кинулась бы на него с кулаками, била бы его ногами, разорвала на кусочки. Потом, конечно, разрыдалась бы и кинулась к нему в объятия.
Пока боль и гнев сражались в ней, машина исчезла из виду. Кричать и догонять было уже бесполезно. Шаун уехал.
Гризельда побежала к дому. Море отступило, и запах водорослей показался ей запахом гнили, а крики чаек звучали так же зловеще, как карканье воронов.