Вскочив, Джой подбегает к кровати Мэй и разглядывает висящую над ней обложку.
— Должно быть, он любил тебя, — говорит она.
— Да нет, вряд ли, — говорит Мэй, чтобы прикрыть меня.
— Взгляни поближе, — настаивает Джой. — Видишь, что сделал художник? На смену тонким, бледным, изящным девушкам, какой ты была, тетя Мэй, пришли здоровые, крепкие, трудолюбивые женщины вроде мамы. Ты же сама рассказывала, что ваш отец возмущался, что у мамы лицо красное, как у крестьянки. Самое то для коммунистов.
Иногда дочери могут быть очень жестокими. Они говорят не думая, но это не значит, что их слова не ранят. Я отворачиваюсь и смотрю на огород, надеясь скрыть свои чувства.
— Так что, думаю, он тебя любил, тетя Мэй. Ты же сама видишь.
Я втягиваю воздух, одновременно слушая дочь и переосмысливая ранее сказанное. Говоря «он любил тебя», она имела в виду не меня, а Мэй.
— Взгляни, — продолжает моя дочь. — Мама похожа на крестьянку и идеально подходит этой стране. Но тебя, тетя Мэй, он изобразил прекрасной, как богиня.
Мэй молчит, но я понимаю, что она разглядывает обложку.
— Знаешь, теперь он и не узнал бы тебя.
Так моя дочь умудряется одновременно ранить и мать и тетю, ударяя нас в самые незащищенные места. Пытаясь успокоиться, я вдавливаю ногти в ладони, поднимаю уголки губ и поворачиваюсь к дочери.
— Я пришла, чтобы пожелать тебе спокойной ночи. Тебе пора в кровать. Мэй, можешь помочь мне в кафе? У меня цифры не сходятся, — добавляю я беззаботно.
Жизнь научила нас с сестрой натягивать фальшивые улыбки и избегать неприятных вещей. Мы покидаем веранду, притворяясь, что Джой не обидела нас, но в кухне мы обнимаемся, чтобы поддержать и утешить друг друга. Почему слова Джой так ранят нас после всех этих лет? Потому что мы до сих пор храним мечты о том, что могло или должно было случиться, о том, кем мы могли бы стать. Это не значит, что мы недовольны своей жизнью. Мы довольны, но девичьи мечты так и не покинули нас. Иногда меня поражает то, что я вижу в зеркале, сказала как-то Иен-иен. Заглядывая в зеркало, я все еще ожидаю увидеть в нем девушку из Шанхая, а не жену и мать, которой я стала. А Мэй? Мне кажется, что она совсем не изменилась. Она все так же красива — китайской неувядающей красотой.
— Джой еще ребенок, — говорю я сестре. — Мы тоже в этом возрасте глупо себя вели.
— Все возвращается к истокам, — отвечает Мэй. Не знаю, имеет ли она в виду исходный смысл афоризма: все, что мы делаем, возвращается к началу, и у нас рождаются дети, которые не слушаются, обижают и разочаровывают нас так же, как мы не слушались, обижали и разочаровывали своих родителей; или же вспоминает Шанхай и думает о том, что в определенном смысле мы остались там навечно, переживая потерю родителей, дома, З. Ч. и последствия моего изнасилования и беременности Мэй.
— Джой грубит, чтобы сблизить нас, — говорю я, повторяя то, что Вайолет сказала мне накануне. — Она знает, как мы будем по ней скучать.
Мэй отворачивается. Ее глаза блестят.
На следующее утро, выйдя на веранду, я обнаруживаю, что обложки «Возрождения Китая» сняты.
Мы стоим на железнодорожной платформе, прощаясь с Джой. На нас с Мэй пышные юбки с узкими лакированными поясами. На прошлой неделе мы выкрасили свои туфли на шпильках в тон платьям, перчаткам и сумкам. В салоне «Палас» нам завили волосы и сделали высокие прически, покрытые сейчас яркими шарфами, модно завязанными под подбородком. Мрачный Сэм одет в свой лучший костюм. А Джой… счастлива.
Мэй вынимает из сумки мешочек с тремя медяками, тремя кунжутными зернышками и тремя фасолинами, которые когда-то вручила нам мама. Моя сестра спросила, можно ли ей отдать этот мешочек Джой. Я не возразила, но пожалела, что сама не подумала об этом. Мэй вешает мешочек Джой на шею.
— Я дала тебе это в тот день, когда ты родилась, чтобы защитить тебя. Теперь я надеюсь, что ты будешь носить его вдали от нас.
— Спасибо, тетя, — отвечает Джой, сжимая мешочек. — Больше я не продам ни одной гардении и не выжму ни одного апельсина, — клянется она, обнимая своего отца. — Я больше никогда не буду носить атомную ткань или твои шерстяные свитера, — обещает она, целуя меня. — Я больше не хочу видеть палок для чесания спины или китайской посуды.
Мы слушаем ее болтовню, даем ей советы и говорим, что любим ее, чтобы она писала каждый день, чтобы звонила в случае необходимости, чтобы сначала съела папины пельмени, а потом уже жевала крекеры с арахисовым маслом. Когда поезд трогается, мы идем за ним по платформе, машем и плачем, пока он не скрывается из виду.