В два часа мы высыпаем на улицу. Июльский воздух горяч и влажен. Никто не спит, даже дети и старики. Время перекусить.
— Ты с нами? — спрашиваю я Бетси.
— Не знаю, а куда вы собираетесь?
Мы смотрим на З. Ч. Он называет одну из кофеен во Французской концессии, где обычно собираются интеллектуалы, художники и коммунисты.
Бетси не раздумывает:
— Я с вами. Давайте возьмем папин автомобиль.
Мой Шанхай — это живой переменчивый город, где сталкиваются самые интересные люди. Иногда Бетси ведет меня выпить кофе на американский манер и съесть тост с маслом. Иногда я беру ее перекусить — сяо чи — в одном из заведений, кроющихся в узких улочках, и тогда мы едим рулетики из тростниковых листьев с начинкой из клейкого риса или булочки с корицей и сахаром. Со мной Бетси легко идет на авантюры — однажды она даже отправилась со мной в Старый город, чтобы купить там недорогие подарки к какому-то празднику. Иногда мне делается не по себе, когда я иду по одному из парков Международного сеттльмента: до моих десяти лет китайцам, за исключением садовников или нянь иностранных детишек, было запрещено входить туда. Но с Бетси мне нечего бояться: она гуляла по этим паркам всю свою жизнь.
В кафе темно и накурено, но мы здесь чувствуем себя как дома. Мы подсаживаемся к знакомым З. Ч. Томми и Мэй отодвигают свои стулья от общего стола, чтобы тихо побеседовать вдвоем и избежать жаркого спора о том, кому на самом деле «принадлежит» город — англичанам, американцам, французам или японцам. Даже в Международном сеттльменте нас, китайцев, гораздо больше, чем иностранцев, но мы совершенно бесправны. Нас с Мэй не волнует, можем ли мы выступать в суде против иностранца, или пустят ли нас в один из иностранных клубов, но Бетси относится к этому по-другому.
— К концу года, — говорит она, взволнованно сверкая глазами, — в Международном сеттльменте будет насчитываться уже более двадцати тысяч трупов. Мы перешагиваем через тела каждый день, но вас, кажется, это не трогает.
Бетси считает, что перемены необходимы. Не знаю, как она терпит нас с Мэй — мы совершенно не обращаем внимания на то, что происходит вокруг.
— Тебя интересует, любим ли мы свою страну? — интересуется З. Ч. — Любовь бывает разная, не так ли? Ай го — это то, что мы чувствуем к своей стране и нашему народу. Ай жэнь — это то, что испытывают по отношению к своей возлюбленной. Любовь может быть патриотической и романтической. — Он смотрит на меня, и я краснею. — Разве нельзя чувствовать и то и другое разом?
Когда мы выходим из кафе, время близится к пяти утра. Бетси машет нам, садится в отцовский автомобиль, и ее увозят. Мы желаем З. Ч. и Томми доброй ночи — или доброго утра — и зовем рикшу. На границе Французской концессии и Международного сеттльмента мы снова пересаживаемся в другую повозку, которая, грохоча по булыжникам, довозит нас до самого дома.
Город, как море, никогда не утихает. Ночь схлынула, и по улицам потекли утренние звуки. Золотари толкают перед собой тележки, выкликая: «Опустошаем горшки! Идет золотарь, опустошаем горшки!» Шанхай — один из первых городов, в котором появилось электричество, газ, телефоны и водопровод, но в том, что касается нечистот, мы безнадежно отстали от мирового прогресса. Однако земледельцы со всей страны готовы приплачивать за наши испражнения, потому что мы хорошо питаемся. Вслед за золотарями пойдут продавцы завтраков, предлагая кашу из китайского ячменя, известного в мире как «слезы Иова», с ядрышками абрикоса и лотосовыми семенами, паровые рисовые лепешки с морской грушей и сваренные в чайном настое яйца с пятью специями.
У дома мы платим возчику, поднимаем засов на воротах и направляемся к входной двери. Ночная сырость делает ароматы цветов, деревьев и кустов еще более насыщенными, и у нас кружится голова от запахов выращенных садовником жасмина, магнолии и карликовой сосны. Мы поднимаемся по каменным ступеням и проходим под резным деревянным экраном, который, как полагает мама, отгоняет от дома злых духов. Наши каблуки громко стучат по паркету. В гостиной по левую руку от нас горит свет. Папа не спит и ждет нас.
— Садитесь и молчите, — говорит он, указывая на кушетку напротив себя.
Я сажусь, сцепляю руки на коленях и скрещиваю ноги. Если у нас проблемы, лучше выглядеть скромницей. На смену тревоге, в которой он пребывал последние несколько недель, пришла непроницаемая жесткость. То, что я слышу в следующий момент, навсегда меняет мою жизнь:
— Я выдаю вас замуж, — говорит он. — Церемония состоится послезавтра.