Чинуа Ачебе
Девушки на войне
Чинуа Ачебе — нигерийский писатель. (Род. в 1930 г.) Учился в миссионерских школах и государственном колледже города Умвахиа. Получил степень бакалавра в университете Ибадана. В настоящее время является главным редактором серии «Африканские писатели» в лондонском издательстве «Хайнеман». Автор романов «И пришло разрушение…» (1958, рус. перев. 1964), «Покоя больше нет» (1960, рус. перев. 1965), «Человек из народа» (1966, рус. перев. 1969) и других. В СССР опубликован также сборник рассказов Ч. Ачебе «Девушки на войне» и избранные произведения в серии «Мастера современной прозы» (М., «Прогресс», 1979).
Впервые их пути скрестились в суматошные предвоенные дни, когда молодежь (и девушки тоже) тысячами ринулась записываться в ополчение — охотников сложить голову за новую, удивительную родину было более чем достаточно.
Второй раз они встретились на контрольно-пропускном пункте в Ауке. Война уже началась и медленно сползала с далекого севера на юг. Он ехал по спешному делу из Онитши в Энуту. Умом он понимал необходимость тщательного досмотра на дорогах, но всякий раз, когда подвергался обыску, не мог подавить обиду, хотя никогда бы в этом не признался. Что люди подумают! Не такая уж ты важная птица, коли тебя обыскивают. Обычно его пропускали без проверки, стоило ему произнести солидно, низким голосом: «Реджинальд Нванкво, министерство юстиции». Это почти всегда срабатывало. Но изредка — то ли по невежеству, то ли из простого упрямства — часовые у шлагбаума и ухом не вели. Так было и в тот раз в Ауке. Двое полицейских с крупнокалиберными винтовками «Марк-4» красовались на обочине, предоставив обыскивать проезжих местным ополченцам.
— Я тороплюсь, — сказал он девушке, подошедшей к машине. — Меня зовут Реджинальд Нванкво, я из министерства юстиции.
— Добрый день, сэр. Нельзя ли заглянуть в багажник?
— О господи! Что, по-вашему, там может быть?
— Откуда мне знать, сэр?
Он вылетел из машины, задыхаясь от ярости, метнулся к багажнику, открыл замок и, подняв левой рукой крышку, правой сделал широкий жест: «Милости прошу!»
— Ну, вы довольны? — буркнул он.
— Да, сэр. Теперь, пожалуйста, ящичек для перчаток.
— Боже всемогущий!
— Извините за задержку, сэр. Мы ведь выполняем указания людей вроде вас.
— Черт возьми, вы совершенно правы. Просто я тороплюсь. Но не обращайте внимания. Вот ящичек для перчаток. В нем, как видите, пусто.
— Спасибо, сэр.
Потом она приоткрыла заднюю дверцу и нагнулась, чтобы заглянуть под сиденье. Поостыв, он смотрел на нее: хорошенькая, в тугой синей блузке, в джинсах цвета хаки и парусиновых туфлях, волосы стянуты в косу по последней моде, что придает лицу воинственный, задорный вид. Почему-то эту прическу окрестили «авиабазой».
Вроде бы он ее где-то видел…
— Все в порядке, сэр, — сказала она. — Не узнали меня?
— Нет, а разве мы знакомы?
— Вы меня подвозили до Энугу, когда я бросила школу, чтобы вступить в ополчение.
— Так это вы! Помнится, я еще не советовал вам ехать, потому что женщин на фронт не берут. Чем тогда все кончилось?
— Мне предложили вернуться в школу либо записаться в Красный Крест.
— Видите, я был прав. Ну а что вы делаете теперь?
— Состою в резерве гражданской обороны.
— Вот как! Желаю удачи. Честное слово, вы молодчина.
В тот день он наконец поверил в лозунги, о которых столько толковали вокруг. Он и раньше видел марширующих девушек и женщин, но не придавал этому особого значения, хотя сами женщины относились к военной подготовке очень серьезно. Серьезность эта даже смешила его — с таким же видом вышагивали взад и вперед по мостовой детишки с палками наперевес, нацепив кастрюли вместо касок. Большим успехом пользовался анекдот об отряде школьниц, вышивших на своем знамени: «Нам не быть под бременем!»
После этой встречи в Ауке у него больше язык не поворачивался подтрунивать над девушками-ополченками, над рассуждениями о революции. Она воочию предстала перед ним в облике этой молоденькой женщины, чья преданность делу без громких слов и показной праведности укоряла его в недостойном цинизме.
«Мы ведь выполняем указания людей вроде вас». Она не сделала исключения и для того, кто оказал ей услугу. Будьте уверены, и отцу родному от нее не дождаться поблажки!
В третий раз судьба свела их года через полтора, когда дела шли уже из рук вон плохо.
Смерть и голод давно похоронили воодушевление первых дней, породив в одних тупое смирение, в других — фанатизм смертников. Большинство же хотело одного — урвать побольше пока еще доступных удовольствий, забыться в неистовом веселье. Для этих мир снова обрел равновесие, хоть и призрачное: исчезли проклятые заставы, девушки снова стали девушками, мужчины — мужчинами. Жизнь текла своим чередом — напряженная, затравленная, отчаянная, но все-таки жизнь! Всего в ней хватало — и плохого, и хорошего, а уж трагизма — сверх всякой меры. Впрочем, трагическое было далеко — в убогих лагерях для беженцев, в отсыревших, загаженных, голодных и безоружных окопах переднего края.