Раздались голоса:
— Никогда не допустим!
— Перевыполним план!
— Поддержим Красную Армию — победительницу!
— Я глубоко верю вам, товарищи! Теперь я перейду к выступлению товарища Агафонова. Он не говорил, а лепетал. Иначе он и не мог, как только лепетать! По его ответу на реплику заместителя наркома вы поняли, что Агафонов плохо занимается своим подсобным хозяйством, надеется только на Москву. Он ссылается на дрова. Живет в лесу, а дров не имеет. На печи… Ведь это глупо до смешного! Вагонетки беспрерывно ходят на поля, а он не в состоянии наладить доставку горячих обедов торфяницам! На речь Кузнецовой не ответил… Не думает Агафонов о людях, не заботится о них. В начале сезона Наркомторг дал наряд на тысячу тони муки для снабжения торфозаготовок. Агафонов обязан был доставить ее.
— Доставил! — крикнул Агафонов.
— Тогда почему же не выдаете ежедневно вовремя хлеб? Дров нет? — повторил Шмелев и, не слушая возражения начальника снабжения, продолжал: — Перед поездкой к вам, товарищи, я был вызван в ЦК партии, к товарищу Щербакову, и он расспрашивал меня о торфозаготовках, о вас. Он при мне звонил в Наркомторг, товарищу Микояну, и тот приказал выдать наряды на добавочные продукты для торфяниц.
Рукоплескания заглушили слова Шмелева.
— Вот этой новостью я и хотел порадовать вас, — продолжал Шмелев. — Но, само собой разумеется, на одно централизованное снабжение полагаться нельзя: надо развивать подсобное хозяйство, надо навести порядок в столовых и беспощадно расправиться с расхитителями, и тогда, я уверен, труженицы торфяных полей получат все, что необходимо для восстановления их сил, затрачиваемых на тяжелую, самоотверженную работу.
Зал снова загудел от аплодисментов. Шмелев поднял руку, чтобы успокоить собрание.
— Теперь, товарищи, я хочу передать вам самое главное.
Зал притих.
— Оккупанты сильно разрушили Донбасс. Шахты оказались затопленными. Электростанции, питающие энергией московскую промышленность, еще долго не смогут получать донецкий уголь в достаточном количестве. А гитлеровскую Германию нам надо добить. Торф необходим для окончательной победы над фашистами. Вдумайтесь, товарищи, в эти слова и поймите, что это обязывает всех и каждого из нас к честному и самоотверженному выполнению своего патриотического долга. Предстоят еще тяжелые бои на фронте. Нужны новые трудовые усилия в тылу. Так будьте же достойными сыновьями и дочерьми своего народа, оправдайте надежды, которые возлагают на вас партия и правительство. Не подведите!
— Не подведем! — раздались звонкие девичьи голоса.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Утром прошел сильный дождь, и на улице, в ухабах, стояли лужи коричневой воды. У подъезда конторы участка блестела большая лужа, три свиньи лежали в ней, выставив под лучи солнца влажные спины. Они изредка хрюкали от наслаждения, щуря белесые маленькие глазки. Долгунов только что вернулся с полей и стоял у окна, поглядывая на безлюдную улицу. В кабинет вошел Нил Иванович. Мягко ступая, он подошел к парторгу и остановился позади него. Милиционер провел девушку. Долгунов заметил, что лицо девушки заплакано.
— Это еще что? — удивился вслух парторг и выглянул из окна. — Эй-эй, товарищ милиционер, обожди!
Милиционер и девушка не оглянулись на его голос, скрылись за углом конторы.
— Да это, кажется, Глаша, из бригады Тарутиной?
— Не ошиблись, — отозвался Нил Иванович, — Глаша.
Долгунов резко обернулся к начальнику участка.
— В чем дело? Куда милиционер повел ее? Отчего она плачет?
— За хулиганство.
— Не понимаю, Нил Иванович…
— И понимать тут нечего! Эта девушка две недели назад избила лопатой техника разлива при исполнении им служебных обязанностей.
— Одна?
— Глаша начала, а потом помогли ей другие. Они лопатами били Аржанова, искупали его в гидромассе, а потом бросили в валовую канаву. Техник чуть не утонул. Это что, по-твоему, не хулиганство! Хороши комсомолки!
— И это было при Тарутиной?
— Да, у нее на глазах. Она смотрела и молчала. Аржанов заявил в милицию. Начальник вызвал Глашу и допросил ее. Девушка созналась, и вот ее арестовали за хулиганство.