— И уходи! — перестав смеяться, надулся Волдырин. — Не больно я испугался! Не такой Волдырин!
— Нынче же буду говорить с начальником участка и парторгом. Не переведут — пойду к Завьялову или к представителю Московского Комитета партии товарищу Шмелеву.
— Иди, иди! Говорю, не таков Волдырин, чтобы каждая торфушка его пугала! Я больше пятнадцати лет сижу на торфу. Да-да! Разбираю, где правая, где левая сторона… Так-вот, бригадирша!
— Не на торфу вы сидите, а на навозе, — презрительно бросила Ольга и показала на соседнюю карту, где куски торфа тонули в месиве грязи. — Разве это торф? Вы позорите нашу работу! — Она отвернулась от него, и, не оглядываясь, зашагала к бригаде.
Волдырин, побагровев, пробормотал ей вслед что-то. Ольга подошла к девушкам и стала быстро работать, жалея о зря потерянном времени. Начальник поля долго сердито смотрел исподлобья на бригадира, заложив руки в карманы пиджака. Видя, что никто из девушек бригады Тарутиной не обращает на него никакого внимания, он погрозил кулаком, в бешенстве крикнул:
— Меня… меня учить вздумала!
Придя домой после работы, Ольга легла в постель, но не могла заснуть — перед глазами стоял Волдырин и цинично улыбался в лицо. Заснула незаметно, решая вопрос: оставаться на этом поле или требовать перевода?
…Барак наполнился голосами. Торфяницы, перебивая друг друга, выкрикивали:
— Девоньки, глядите, глядите, как расписали! Вся бригада на бровке спит, и бригадирша тут же похрапывает. Нос закорючкой и кверху, а на губах аж пузыри дуются.
— Увидит — так опять взбеленится.
— Прошибешь ее этим! Грибкова к таким картинкам привыкла. Сама, глядючи на картинки, ржет до слез. Девки не отстают от нее, хохочут…
Ольга не сразу поняла, о чем гомонят девушки. А поняв, вскочила с постели с тревожной мыслью: «Неужели проспала?»
Быстро одевшись, она схватила полотенце и направилась к умывальнику. Навстречу ей шел сотрудник редакции «Все для фронта!». Он поздоровался с нею, протянул свежий номер газеты.
— Тарутина, ты сегодня именинница!
— Любопытно! А я на новом поле совсем не чувствую себя таковой, — проговорила Ольга и быстро развернула газету.
Увидев свой портрет, она покраснела и сурово посмотрела в глаза сотруднику редакции.
— Вы что ж, товарищи газетчики, смеетесь надо мной? Знаете, на поле Волдырина не бывало и не будет пятисотниц!
Подбежали девушки, закричали, протягивая руки через головы подруг:
— Дайте нам газетку!
— Посмотрим, как вы нарисовали нашу бригадиршу!
— Дам, не рвите! Всем дам! Да не кидайтесь так! Говорю, всем хватит. Я один, а вас много! Так с ног собьете.
— А ты, кавалер, держись! — заметила Глаша.
— Удержишься тут! — пошутил он. — У вас вон какой румянец на щеках…
— Девушки, отойдите подальше от молодого человека, — сказала Глаша, — сгорит, как мотылек, в пламени ваших щек.
Среди девушек раздался хохот. Ольга невольно обернулась к ним.
— О-о! Наш начальничек!
— Именинничек!
— Вот уж подлинно именинник, не то что ты, Оленька! Погляди-ка!
— Где? Не вижу.
— Не любуйся на себя, а глянь на четвертую страницу, — сказала смеясь Даша. — Хорош, нечего сказать! Губки у него, как сосиски. Эва как присосался ими к посудине!
Тарутина глянула на четвертую страницу, окинула взглядом девушек, корчившихся от хохота, улыбнулась, но тут же сдвинула черные брови и обратилась к своим:
— Подружки, так за хохотом мы не заметим, как и солнце поднимется.
Не ожидая ответа, она направилась к выходу. Девушки ее бригады последовали за нею.
Алая заря бледнела, гасла. От легкого ветерка шелестела листва на осинах. За поселком, на озере, крякала утка. Тарутина шла впереди бригады. Опять думала о Волдырине, о его упрямстве, о его насмешках. Девушки, видя Ольгу расстроенной, решили своими шутками развеселить ее.
Каждая из них старалась придумать что-нибудь смешное.
Девушки звонко и весело смеялись. Ольга молчала. Взглянув на нее, подруги перестали смеяться.
Заря погасла, показался вишневый край солнца. Бригада Ольги молча пришла на свое поле, молча приступила к работе.
Петр Глебович проснулся рано, ему, как и Тарутиной, не спалось в эту ночь. Хотя накануне и держался нагловато в разговоре с нею, издевался над ее предложениями, но вечером, придя домой, он сильно забеспокоился, так, что даже стакан водки, выпиваемый им обычно перед сном, остался нетронутым.
— Черт, а не девка! — проговорил он, отодвигая от себя открытую банку с тушенкой и водку. — Ну и привязалась! Что ей надо?