— Тарутина не моя, а ваша, Ариша, — возразил Казенов. — Она ваша землячка, из одного с вами села. А качество торфа Тарутина дает всегда хорошее. А какие у нее нормы выработки…
— Знаем, знаем, как она пробивает себе дорогу! Нас не обманете! На болоте я техником не один сезон работаю. Газетчиков этих, я говорю, не надо пускать на поля, один вред от них.
— Замолчи, Ариша, а то и ты попадешь на страничку «Комара», — пошутил Казенов.
Протасова вскипела, сунула платок в карман.
— И пусть рисуют! И пусть рисуют! Не больно я испугалась! Заодно уж с Глебовичем буду страдать! Защиту теперь честным людям, как вижу, не у кого искать! Пусть девки на бровках читают газеты! Пусть торф сушит господь бог! Наплевать!
— Петр Глебович, за чем вы смотрите? Разве можно газеты читать в рабочее время? — сказал Казенов. — Пусть читают и просвещаются в обеденный перерыв. Вижу, что вы плохо смотрите за делом, а газеты и парторг тут не виноваты.
Протасова махнула рукой и отвернулась от Казенова, как бы говоря ему этим, что ведет разговор с ним впустую, что Петр Глебович и она, техник, бессильны бороться с таким злом, как Тарутина и газетчики. Казенов взглянул на Волдырина, лежавшего неподвижно, и прислушиваясь к его коротким стонам, подумал: «Заболел, бедняга. Надо, пожалуй, заступиться за него». Не простившись с Протасовой и Волдыриным, он направился к дрезине.
Ариша насмешливо посмотрела ему вслед и проговорила с обидой в голосе:
— Уехал начальничек. Не хотела выручать тебя, да уж так… Сперва подумала: «Пусть пьяницу выручает фельдшерица».
— Гм… Спасибо, спасибо, Ариша! — пробормотал Волдырин, пуча красные пьяные глаза. — Не серчай, миленок, ведь мы с тобой старые друзья. Не знаю, как бы я и вылез из беды, ежели бы не было тебя, моя рыжая.
— Рыжая? И вовсе не рыжая, — пробурчала Ариша. — Иди к своей белокурой! К Ганечке!
— Гм… Прости, золотая!
Протасова махнула рукой, побежала к грибковской бригаде.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Казенов, сидя в дрезине, по привычке деловых людей мысленно фиксировал свои впечатления от разговора на поле. «За Волдырина, безусловно, надо заступиться — пьет, конечно, но дело знает. Завьялов поддержит. Тарутину Долгунов и другие начальники слишком захваливают, девчонка зазналась. Редактор Гуманевский дискредитирует таких специалистов, как Волдырин. С ним надо поговорить серьезно, и сегодня же».
Голубая дрезина проехала поселок, покатила в Шатуру. Мимо проплывали озера, и черно-синие сосны, и елки, с изумрудной зеленью березы, осины и кусты орешника. С озер поднимались с кряканьем утки и, кружась над водой, пропадали за высокими и частыми деревьями; тонко и жалобно крича, легко проносились серебристые чайки. Инженер уже не думал ни о Волдырине, ни о Тарутиной, ни о запущенном волдыринском поле.
Чтобы рассеять чувство досады, он стал смотреть по сторонам. Мелькали поля, озера, перелески и деревеньки. Солнце садилось, небо было голубым. Дрезина подъезжала к Шатуре. Казенов перестал мурлыкать, открыл дверку и вышел у подъезда предприятия. Войдя в кабинет, он позвонил. Вошла Чернова. Главный инженер, не глядя на нее, спросил:
— Бумаги… Все дела к докладу.
Он взял папку и, не заезжая домой, чтобы сменить костюм, отправился на совещание к директору. В кабинет Завьялова он вошел спокойным, деловым. Совещание уже началось. Казенов пробыл на нем до двух часов ночи. На улице он заметил огни в окнах редакции и, вспомнив Волдырина, решил: «Зайду к редактору, поговорим с ним».
Войдя в небольшой зал, Казенов стал глазами отыскивать в группе сотрудников редактора. В углу за столиком сидела курносая, с малиновым круглым лицом машинистка; ее подвитые волосы падали на лоб. Молодой человек в коричневом костюме, с продолговатым лицом диктовал простуженным голосом. Остальные сотрудники сидели за столиками и что-то писали. Табачный дым плавал под потолком и мраморной пеленой выходил в открытые окна. Казенов обратился к одному из них:
— Мне нужно видеть редактора.
Сотрудник черкнул пером по бумаге, вскинул глаза на инженера и приветливо сказал:
— Инженер Казенов? Здравствуйте! Вам Гуманевского?