Соня подошла к парку и стала недалеко от арки, украшенной красными флагами, зеленью и лесными цветами.
— А вон и торфяницы с других участков идут к нам на праздник, — громко сказала худенькая, в белом платье девушка с черной толстой косой.
— Со всей Шатуры, — отозвалась краснощекая, с маленьким, пуговкой, носиком и ярко-синими глазами девушка. — Ну и весело нынче будет у нас!
И они стали смотреть на дорогу, по которой одна за другой приближались колонны, пестрея летними разноцветными платьями, рубашками и темными пиджаками. Оттуда, с дороги, доносились песни, звуки гармоней и даже оркестров.
Соня смотрела на колонны до тех пор, пока первые из них не подошли к парку, не закрыли собой остальные, идущие за ними. Впереди рабочих начальники и парторги участков и полей. На общих плакатах изображались разлив гидромассы, уборка и сушка торфа и указывались проценты выполнения плана, на других — героические подвиги Красной Армии.
Емельян Матвеевич в новом сером костюме, в белой рубашке-косоворотке и Нил Иванович в военной гимнастерке, в брюках галифе, в начищенных до ослепительного блеска сапогах стояли у арки и встречали гостей. Девушки-распорядительницы принимали колонны с других участков и провожали их в парк, ставили на заранее отведенные для них места.
Соня также прошла в парк.
Из горевших пламенем труб оркестра вырывались мощные звуки вальса. На площадке огромный круг танцующих пар. Он медленно двигался, переливался красками. Танцевали и на дорожках, посыпанных золотистым песком, на зеленых полянках. По узкоколейке то и дело подкатывали дрезины с гостями из Шатуры.
Стоя в тени старой ели, Соня смотрела на веселье девушек и не испытывала радости. Она думала о Феде, и сердце у нее сжималось от нехороших предчувствий. Самое страшное было то, что она уже убедилась в лживости Аржанова и все более укреплялась в своих подозрениях. Почему у него было такое зверское выражение лица в ту страшную ночь воздушного налета? Тогда он уверял ее, что никакой финки в руке у него не было. А сегодня, когда подруги ушли на праздник, Соня долго рассматривала блестящий никелированный нож с двумя лезвиями, который накануне она нашла в комнате Аржанова. Значит, тогда, во время налета фашистов, не кто, как он, открыл свет на кранах, а потом испугался и хотел убить ее… Приходя не раз за это утро к такому выводу, девушка начинала колебаться. Может быть, финка так и оставалась у него под матрасом. С кем посоветоваться, как узнать правду? Соня знала только одно — при встрече с Аржановым она не устоит перед его ласками и во всем поверит ему. Нет, она не хотела видеть его. Ей нужно было найти ответ на страшный вопрос… и сегодня же.
Солнце поднялось высоко, сильно палило. Горячий ветерок доносил с залитых гидромассой полей запах торфяной прели, лесных и болотных цветов. В воздухе душно. Некоторые девушки расселись на траве под тенистыми березами и осинами, под густой, синеватой от солнечных лучей хвоей высоких елей пели, другие, заядлые танцовщицы, кружились на площадке, часто смахивая платочками пот с разрумянившихся лиц. Оркестр гремел маршами, вальсами, польками, фокстротами. В конце парка играли гармошки. Под их веселые звуки отплясывали «русскую». Земля гудела под ногами, как бубен. Плывущие в пляске девушки были похожи на разноцветные шумящие фонтаны. В одном кругу плясали и Свиридов, и пожилой мужчина с длинными, пушистыми усами. Они выделывали такие коленца, что у зрителей дух захватывало.
— Вот это пляшут! Сам черт позавидует!
— А усами-то, усами, как раки, водят! Ух ты!
Стоявшие возле люди засмеялись.
Свиридов и его товарищ плясали вприсядку и звонко шлепали большими ладонями по голенищам сапог. У Свиридова картуз сбился на затылок, чуб рыжеватых волос взмок от пота, мочалкой свисал на лоб, с носа стекали капельки. Партнер не уступал ему — придумывал все новые колена. Загорелая лысина блестела, как медная тарелка, отражая блики солнца; усы обвисли и были похожи на подбитые крылья воробья. Из-под густых, нависших бровей не было видно глаз. Он вертелся, как юла, изредка крякая и охая. Вокруг неистовых плясунов кружились девушки. Одна из пляшущих сняла с себя венок и надела его на голову лысого.