— Как не знаешь? — привскочив, прошипела Ульяна. — Тут ты и врешь, девка!
— Не вру. Как же я посмею соврать вам! Я пошла за Оку по ягоды. День был жаркий. Ягоды собирала на поляне — поляна от них была красная, как ваш платок. Я наполнила ими корзинку, устала, растомилась, легла на спину и, глядя в синее небо, задремала. А в это время и подсыпался ко мне какой-то… — Ольга замолчала, склонила голову и вздохнула.
— Так не знаешь кто? — Платок задергался, словно под ним забегали мыши. — А рожу-то его видела?
— Видела, — ответила тихо Ольга.
— Ну?
— Лица его, бабушка, не видела. Видела только рожки, рыжую клинышком бородку и копытца — такие, как бывают у козлика.
— Ой, девка! Ты это из какой книжки сказку напеваешь? Не смейся! Поди раньше материно молоко вытри с губ. Так я тебе и поверила!
Привстав, Ульяна поправила на плечах платок и притопнула валенком.
— Что вы сердитесь? Хоть верьте, хоть не верьте мне, а ребенок мой! Мой Костенька! — сердито, с обидой, воскликнула Ольга и отвернулась от старухи. — Про копытного и рогатенького я, конечно, соврала. Он пришел ко мне в образе козла уже после того, как ушел от меня красавец… Что за парень, не знаю.
Ульяна окончательно успокоилась, пожевав губами, заговорила о другом:
— Лушка, ударница-то, больна… от болотной воды. От торфа. Восемнадцать ударных знамен в сельсовете. Эво, кхе-кхе, сколько заслужила!
— И совсем не больна, — возразила Тарутина, — бригаду девушек подбирает для себя. Правда, подбирает девушек не в нашем селе, а в соседних. Да, Лукерья Филипповна болела, но не от работы на торфу.
— Говорят, что вы, комсомолки, хотите празднество в честь Лушки устроить? Юбилей отпраздновать? Мало, что ли, для ее славы восемнадцати ударных знамен? Кхе-кхе! — глядя не на Ольгу, а в сторону, колюче проговорила Ульяна.
— Лукерья Филипповна достойна этого, она четверть века проработала на добыче торфа, — горячо сказала девушка и пояснила: — Наша Советская власть чтит тружеников.
— Кхе-кхе! — откашлялась старуха и съязвила: — Начальнички ничего не сделают для Лушки. Так и будет, как говорю. Кхе-кхе…
Ольга бросила взгляд на старуху, на ее маленькие злые глаза, на толстые, как улитки, губы и побледнела. Она ничего не смогла возразить Ульяне. Ольга вспомнила свой разговор с заместителем начальника треста относительно Лукерьи Филипповны… Не простившись, она опрометью бросилась от Ульяны и побежала под гору. В ее глазах плыл, колыхался платок старухи; он шелестел, клекал, плевался ядовитыми словами:
«Лушка-то больна… Восемнадцать ударных знамен… Кхе-кхе…»
Около сельсовета Ольга остановилась. Сердце билось так, словно хотело выскочить из груди.
«Нет, не пойду сейчас в сельсовет, — решила она, — надо посоветоваться с Дашей».
Ольга не застала Дашу дома, та ушла к сестре в соседнюю деревню.
— Посиди, — предложила бабушка, — она вот-вот явится. Ушла ранехонько, да и делов у нее там на грош: прострочить на машинке пару рубашек для Кости.
Костя играл в игрушки у большого сундука, покрытого ковровой дорожкой. Мальчик за две недели поправился, порозовел. На нем была серая курточка, такого же цвета штанишки и новенькие валенки.
Ольга подошла к нему и села на угол сундука. Костя посмотрел на нее и положил ручки на игрушки.
— Я не возьму, — сказала Ольга. — Я в городе куплю еще игрушечек тебе. Хочешь?
— Купи… и мно-о-го! — проговорил мальчик. — Большого коня с колесиками. Я ездить хочу на нем.
— Коня? — улыбнулась Ольга. — Такого коня, милый, теперь трудно купить. Куплю, когда война кончится. А мишку-медведя привезу обязательно.
— И танк, — сказал серьезно Костя, — я буду стрелять — пук-пук! И самолет…
Ольга рассмеялась, поцеловала Костю. Она прошла в комнату подруги, села у окна и облокотилась на подоконник. Изба Даши стояла на пригорке. Из окна была видна Ока; ее левый, крутой берег обнажился от снега и желтел глиной. Стволы сосен казались бронзовыми в свете солнца, их вершины — ярко-синими. Луговая сторона реки пестрела проталинами. На огородах обнажились грядки из-под капусты, и белели кочерыжки. В садике чирикали воробьи: «Весна идет, весна идет!»
Кудахтала курица за стеной, кряхтел поросенок. Из стойла доносилось беспокойное, протяжное мычание коровы.
Прислушиваясь ко всем этим звукам, Ольга улыбнулась и, вздохнув, подумала: «Да, весна идет».
В избу вошла Даша, сбросила с себя короткое пальто, пуховый платок и спросила подругу:
— Давно ждешь?
— Нет, — ответила Ольга.
Костя подошел к Даше. Она села на стул и посадила мальчика к себе на колени. Он обвил ручонками ее шею, прижался к ней и стал целовать ее. Лицо Даши, свежее и разрумянившееся от ходьбы и свежего воздуха, засветилось счастьем.