Подруги стояли у окна и молча смотрели на ливень. На краю поселка, у леса, туча разорвалась на части. В ее просветы засияли яркой хрустальной синевой кусочки неба. Они с каждой минутой увеличивались. Крупный дождь перешел в мелкий. Молнии сверкали реже. И гром не гремел так грозно, как несколько минут назад, а ворковал, как голубь, ласково и нежно, далеко над лесом. Внезапно брызнул золотой веер лучей, осветил всю улицу. Веселые блики засверкали в потоках воды на мокрых, словно покрытых лаком крышах строений, на вершинах берез и елей.
— Ну что же, — вздохнув, нарушила молчание Тарутина, — пойдем на станцию?
— Конечно! — подхватила Глаша.
В пути они встретили Корнея — он вернулся из Шатуры, от Сони. Они остановили его и разговорились. Старик рассказал им, как он спас Соню, привел ее в чувство и отправил в больницу. Ольга спросила у него:
— А вы, Корней Ефимович, не знаете, как она упала в озеро? Неужели сама…
Старик вздохнул, подумал и, глядя то на Ольгу, то на ее подруг, ответил:
— Нет, не сама, конечно. Соня была на острове не одна. В густой траве были следы не только Сони, но и… другого человека.
— А вы ничего не узнали от Сони? — спросила Сима.
— Нет, она не говорит. Доктор сказал, что от нервного потрясения девушка потеряла дар речи, — пояснил Корней. — Это хорошо, что вы собрались навестить больную. Я бываю у нее почти каждый день. Вечером того самого дня был у нее Долгунов с лейтенантом. Увидев их, она так испугалась, что отвернулась к стене и закрыла глаза. Я заметил, что их приход сильно взволновал ее и ей стало потом много хуже. Все плакала. Матвеевич сказал мне, чтобы я навещал ее ежедневно. Вот я и навещаю ее.
Старик попрощался с девушками и медленно зашагал к поселку.
Подруги быстрее пошли к станции. Поезд стоял у платформы; пассажиры садились в небольшие товарные вагончики. Девушки взяли билеты и сели в последний вагон. В нем было много народу.
Свисток разрезал тишину. Вагончик вздрогнул и рванулся вперед. Мимо поплыли постройки станции, люди, оставшиеся на перроне, красная фуражка начальника станции, березы, осины.
— Барышня, — обратилась маленькая, сухонькая женщина к Ольге, — сядь на ведро. Поставь его кверху дном и сядь.
Ольга поблагодарила женщину, перевернула ведро и села на него. Глаша и Сима уселись на мешок с матрасом.
— Пойду в другое село, — раздавался в углу тихий старушечий голос, — а в нем картошка еще дороже. Думаю, дальше она будет дешевле. Прихожу еще в одно, не знаю уж в какое село, спрашиваю в первом доме у женщины: «Картошка есть?» — «Как не быть», — отвечает. «Почем?» — спрашиваю. «Шестьдесят пять рублей ведро». Я замахала рукой. «Да что ты, голубушка! Вон в том селе с меня запросили пятьдесят за ведро». Женщина отвернулась и пошла к сараю. «Там бы и покупала!» — крикнула она и даже не оглянулась. «Вон в том селе продают колхозники задешево картошку. Туда и иди!» — «А далеко до него?» — спросила я. «Нет, недалеко, верст шесть». Я, старая, поверила. Топала-топала, шла-шла, а села с дешевой картошкой все нет и нет. Села на обочину дороги и думаю: «Заблудилась, знать. Больше десяти верст отмахала, давно бы должна дойти». Дорога-то, миленькие, лесом шла. Все время попадались повороты то в одну, то в Другую сторону, а тропок тянулось ужасть сколько.
— Вот и прострелила, старая, село-то с дешевой картошкой! — заметила женщина в красном платке и синей кофте.
— Прострелила, — подхватила старушка, — это верно. Как ворона, летела прямо, все прямо. Словом, до того, миленькие, натопалась, что пар валил с меня. Вот вышла на опушку, к стаду — гляжу, недалеко пастух сидит и лыки чистит, катает их в котелки. Подошла к пастуху. «Скажи, сынок, как называется это село?» Он ответил: «Тетерино, бабушка!» — «Тетерино? — удивилась я. — А мне нужно, внучек, в Лукерьино». — «Вона! — рассмеялся пастух. — Лукерьино верст пятнадцать отсюда». Я так и обмерла. Даже села на траву, возле него. Отдохнув малость, спросила у пастуха: «А почем у вас картошка?» — «Недорого, бабушка, — ответил он, — по восемь рублей за кило».
Женщины слушали старушку внимательно и как-то загадочно улыбались, чуть скаля белые зубы.
— Ею и сыты.
— Хоть бы она провалилась!
— Провалиться! Она дороже хлеба.
— А это потому, что у наших хозяйственников ее гниет много.
— Этих бы хозяйственников такой картошкой кормить.
— Нет, их бы пешочком прогнать столько километров за картошкой, так бы они узнали, как она достается!