— Не говори, — отозвалась молодая женщина с седыми волосами и горько улыбнулась. — Жили не тужили, румянец не линял с лица. Вот мне не так много лет, а я выгляжу старухой.
— Да еще как жили-то! Разве думали о картошке? О каких-то граммах хлеба?
— А всему — война, фашист проклятый!
— Всю жизнь, сволочь, перевернул!
— Да еще как! Сколько потребуется теперь трудов, чтобы поставить ее правильно, на свое место, так, как стояла…
Молодая женщина с пепельными волосами говорила задумчиво, ни к кому не обращаясь:
— Жили хорошо, что и говорить! Пойду, бывало, в субботу в магазин, накуплю в нем белого хлеба, печенья, конфет, колбасы, мяса, вина. Поставлю все это на стол… Вот как жили!
— Да-а, — вздохнув подхватила краснощекая женщина, — без мужика плохо. Мой, бывало, говорит: «Машенька, зачем тебе работать? Прокормлю и тебя и ребятишек. Мне, пойми, не труд твой нужен, а красота, свежесть». Так и говорил, вот с места не сойти! Дюже жалел меня.
— Эх, — вздохнула она снова, и глаза ее стали жестокими, — этого бы гада Гитлера я, бабоньки, своими руками задушила бы. Не выдержу, кажись, я… Вот сдам ребятишек — они уже у меня большенькие — в детдом, а сама на фронт к мужу… Снайпером стану… И набью же я этих гадов!..
— Теперь уже и без нас, Машенька, обойдутся наши мужья, они гонят фашистов, — заметила серьезным тоном ее соседка.
Женщины охали, вздыхали, сочувственно поддакивали рассказчицам и кивала головами. Глаша и Сима смотрели в дверь и улыбались — разговор женщин неприятно действовал на них. Ольга не улыбалась, лицо ее было строго, сосредоточено. Она думала об Аржанове и Соне.
«Неужели Соня доверилась ему? Погулял с нею и оставил. Соня, конечно, из-за него бросилась в озеро, не вынесла позора…»
Поезд подошел к станции, остановился. Все засуетились, стали поднимать мешки, корзины, узлы и двигаться к двери.
— Ох! — вздохнула старушка и покачала головой. — А все это оттого, что сатана Гитлер крови нашей захотел. Ой, поганый, наши нервы натянул.
— Верно, бабушка. Ругаемся все оттого, что нервы.
— Да, да… Видно, они сердешные, и у вас, молодых-то, совсем износились, вот-вот оборвутся.
— Не износились. Рано еще нашим нервам износиться, мы только жить начали, начали жизнь новую строить. У нас нервы крепкие, — заметила громко и решительно Глаша Волкова, и таким звонким голосом, что пассажиры с любопытством посмотрели на нее и заулыбались. — У него, людоеда Гитлера, уже стали рваться, и на каком-нибудь своем нерве он повесится. Это я правду говорю. Наши ему устроят не один еще Сталинград…
— Правду говоришь, девушка. Мы-то, русские, выдержим… А судачим мы о жизни так, не со зла, — отозвалась на слова Глаши Волковой пожилая женщина.
Подняв два узла на плечо, она бодро зашагала с платформы.
Глаша с восхищением посмотрела на женщину, на ее еще статную и сильную фигуру.
Когда вагон наполовину опустел, Ольга помогла старушке поднять тяжелый мешок и вместе с нею свободно, никого не толкая, вышла на перрон.
Соня лежала в постели и смотрела в окно на зеленые листья, сверкающие, как бисером, каплями дождя. Лучи золотистой пыльцой пронизывали вершину березы и трепетали на высокой траве. Соня вспомнила озеро, зеленый островок, и слезы полились по щекам. Перед глазами встал Аржанов, и на ее бледном, болезненном лице появился румянец. Она знала теперь, кто он. Комсомолка, дочь офицера-коммуниста, отдавшего жизнь за родину, как она могла полюбить такого человека?» «Хороша комсомолка! — с болью думала Соня. — Зачем вытащил меня из озера старик Корней? На смех людям? Лучше погибнуть, чем жить опозоренной! Как буду смотреть в глаза подругам? Нет, не хочу видеть их!»
Дверь открылась. Соня, услыхав шум и шаги, вздрогнула, насторожилась.
— Это я, — сказал ласково Корней и подошел к кровати.
Увидев Корнея, Соня успокоилась, показала взглядом на стул. Старик сел, положил узел на тумбочку и развязал его. Здесь были две книги, эмалированная чашка с крупной, спелой земляникой и булка. Соня взяла в руки книжки, скупо улыбнулась. Старик подал больной чашку с земляникой. Та взяла ее и заплакала. Ее руки задрожали, и несколько ягод, как капли крови, упали на одеяло. Корней подобрал их. Соня успокоилась и стала есть ягоды. Старик смотрел на нее, думая: «Неужели так и не заговорит, останется на всю жизнь немой? Нет, она будет говорить. Да и доктор сказал, что дар речи вернется».
Корней пробыл у больной до трех часов дня, и Соне было хорошо с ним. Когда он собирался уходить, девушка взяла его руку и, погладив ее, поцеловала. Старик сильно смутился заморгал и обиженно сказал: