Гром гремел беспрерывно, блистали молнии, шумел дождь. Мокрый торф поднимали на завершку последних штабелей. Поле потонуло в пелене тумана и серо-стеклянного, теплого, как парное молоко, дождя. Кое-где на поле раздавались смех, голоса:
— Вот это, Ксюша, баня!
— Не говори! Счастье наше, что тепло!
— Не дождь, а душ!
Павлов подкатил тачку к штабелю.
— Не надо больше! — сказала Гладышева. — Эй, девки, — позвала она своих торфяниц, — собирайтесь в кучу — и домой, только с песней!
Девушки окружили бригадиршу. Павлов видел, как дождь ручьями стекал с их платочков, с парусиновых курток, лил за голенища брезентовых сапог. Стекали ручейки и с его фуражки. Рубашка была мокрая и прилипала к телу. В сапогах хлюпала вода.
— А где горожане? — спросил Павлов, озираясь по сторонам.
— Пошли в поселок, — отозвалась Гладышева. — Они не дошли еще, наверно, и до первой будки. Легко нагоните их. Шагайте, молодой человек!
Павлов надел гимнастерку, взял Ольгин чемоданчик и быстро зашагал вдоль полотна железной дороги. Дождь не переставал. Туман лежал над землею. Сумерки сгущались. Гром гремел реже и глуше. Молнии сверкали ярче, красные и длинные. Казалось, что они хотели опоясать собой весь торфяной простор, от одного края до другого. Павлов нагнал горожан и зашагал быстрее. На пути нагнал еще несколько бригад, шедших с других полей. Лейтенант попробовал было обогнать и этих, но они протянулись так далеко вперед, что он отказался от своей попытки. В этой бесконечно длинной колонне слышался смех.
Над поселком уже висела тьма. По крышам барабанил дождь. Струи воды шептались в палисадниках, в густой траве и листве берез и молоденьких лип. Из мглы, сквозь сетку дождя, кое-где показались желтоватые огоньки. Павлов сквозь толпу девушек протиснулся к двери конторы. В огромном помещении было много бригадиров. За столами сидели начальники полей, техники. Раздавались голоса, четко стучали костяшки счетов. Кто-то ругал бригадиров, не выполнивших нормы сушки и штабелевки. Бригадиры резко возражали.
— Привыкли на горбах ехать! Вы бы поучились у Ольги Тарутиной, как надо ставить работу!
— Замолчите! — крикнул начальник поля Кулаков.
Он низко склонился над столом и стал записывать проценты выработки. На его толстом медном лице застыло выражение досады. Павлов повернулся к двери и тут увидел Ольгу. Она сидела в уголке за своим столиком, среди техников и бригадиров. Павлов хотел было выйти, но она остановила его.
— Подожди меня, — сказала Ольга.
— Пойдемте вместе.
Дождь еще шел, но уже не такой крупный. Все небо было обложено тучами, низкими, черными. Вода чавкала под ногами. У конторы толпился народ, подходили с полей запоздавшие бригады торфяниц. На улице поселка слышались крики и смех. Это смеялись успевшие уже принарядиться девушки.
— Подожди меня в конторе.
— Ольга, я провожу тебя до барака.
— Нет, милый, — улыбнулась Ольга, — до барака нельзя. Девушки сейчас умываются, переодеваются, ты им помешаешь. Да и мне надо немножко заняться собой. У меня ведь сегодня большой праздник…
— Что мне делать в конторе? — сказал с обидой в голосе Павлов. — Я лучше пойду на станцию, дождусь поезда и уеду в Шатуру.
— Куда? В Шатуру? Поезжай… и знай, милый, что Тарутина твоего отъезда не забудет. Можешь после этого не показываться мне на глаза! — проговорила она сухо и бросилась от него.
Павлов поймал ее руку и поднес к губам.
— Останешься, да? — сказала Ольга.
— Не могу ослушаться, товарищ начальник. — Опустив руку девушки, Павлов шутливо вытянулся.
Ольга рассмеялась и, тихонько хлопнув его ладонью по щеке, скрылась. Он постоял, поправил картуз и повернул к дверям конторы.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Убежав из больницы, Соня уехала под Рязань, к сестре отца, уже пожилой и одинокой женщине. Она прожила у нее больше десяти дней, не выходя из дома. В конце второй недели тетка получила письмо от матери Ольги. В нем Анна Петровна сообщала, что мать Сони, получив извещение о гибели мужа на фронте, умерла от разрыва сердца. Прочитав это письмо, тетка расплакалась. Соня же не проронила ни одной слезинки, только исхудавшее лицо еще больше потемнело. Остаток дня Соня просидела неподвижно в кухоньке, держа руки на коленях. Легла еще засветло, но уснуть не могла и на рассвете поднялась.