— Узнаю мою подружку, — рассмеялась Ольга. — Только злиться-то, пожалуй, и не стоит. Моя мама тоже любит вспоминать прошлое: и то было и се было, в том приволье и в другом раздолье. Послушаешь — лучшей жизни и не надо. А как спросишь, много ли в жизни она видела хорошего, так и выходит — одно горе да беспросветную нужду. Все радости-то, оказывается, присваивали себе немногие, богатеи. Юля мечтает, в сущности, о хорошем. Надо только сделать в жизни так, чтобы мечты вот таких Юлек не оставались бесплодными.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Девушки села тщательно готовились к отъезду на торф. Отобранные наряды они бережно укладывали в чемоданы.
В сельсовете Ольга и Даша заканчивали стенгазету. Было решено пустить передовицей большую статью Лукерьи Филипповны, которая начиналась так:
«Славно потрудились в прошлом сезоне девушки моей бригады. Каждая из них старалась работать за двоих: одну норму выполняла за себя, другую — за фронтовиков. И это они правильно делали. Но не все еще торфяницы понимают, что чем ближе победа — полный разгром фашистов, тем упорнее и настойчивее надо бороться за каждую тонну торфа. Некоторые торфяницы нашего участка в минувшем сезоне работали с прохладцей. Да, были, к сожалению, и такие! Вот, например, бригада Евгеньевой, работавшая недалеко от моей бригады. В ней здоровые и крепкие девчата, а работали они плохо, без огонька. Спросишь, бывало, у них: «Девушки, почему вы такие заспанные ходите, торф плохо убираете?» — а они без зазрения совести отвечали: «Неохота! Работа не медведь, в лес не убежит!» Приличны ли такие ответы? Конечно нет! Евгеньева в прошлом сезоне своей бригадой осрамила наше село, и мне, и девушкам из моей бригады было стыдно за ее бригаду. Товарищи торфяницы! У большинства из вас родные и близкие на фронте. Они ждут нашей ударной трудовой помощи. Они уже четвертый год воюют без отдыха. У меня на фронте два брата, у Елены Карасевой три брата, у Анны Денисовой три брата и отец… Что же скажут наши братья и отцы, добивающие фашистов, если мы будем плохо работать в этом сезоне, до начала которого остались считанные дни? Недавно я читала в газете, — думаю, что и вы читали, — что нашим славным бойцам осталось до Берлина не больше четырехсот километров. Чувствуете, что дело приближается к концу войны? Чтобы этот разгром врага был закончен нашими братьями и отцами, мы обязаны горячо, крепко трудиться в тылу; надо добыть столько топлива, чтобы наша промышленность не испытывала недостатка в электроэнергии, чтобы она удвоила, утроила производство снарядов, танков, орудий и самолетов. Девушки-торфяницы! Все на торфяные поля, все на добычу торфа! Вперед, к решительной победе над лютым врагом!
Даша наклеивала заметки на фанеру и тихо напевала. Ольга старательно, быстрым, четким почерком писала. Ее лицо было сосредоточенным, брови сдвинуты над переносьем, Даша, наклеив заметки, оборвала песенку, села на стул и посмотрела на подругу.
— Кончила? — спросила она. — Давай и ее наклею.
— Готово, — отложив ручку, отозвалась Ольга и выпрямилась. — Подожди, пусть чернила высохнут.
— Уже высохли… У тебя, Ольга, почерк без нажима, нежный, не выражает твоего характера.
Ольга улыбнулась.
— Находишь, что мое сердце не способно к нежным чувствам? Это неправда!
— Ты ведь стремишься к науке, для тебя эти чувства лишние. Вот ты до сего времени… — Даша запнулась и рассмеялась: — Не сердись, милочка, я пошутила. Мне ли не знать, сколько у моей подружки нежности! Хоть ты не ответила и на второе письмо тому, в черном пальто, но я знаю, что у тебя на сердце!
Даша рассмеялась громче, взяла со стола листки со статьей Ганьшиной, перевернула их, намазала клейстером и наклеила на фанеру. Обернувшись к подруге, сказала:
— Теперь пусть читают. Конечно, наша газета не прошибет таких, как Ариша Протасова, но все же заставит их задуматься.
Подруги оделись и вышли на крыльцо. Горячее солнце ослепило их. На улице тускло блестел лед, желтел навоз и чернела жирная грязь. На березе, высокой и побуревшей, пели скворцы. Вдали виднелась широкая полоса Оки. Воды взгорбили лед и гневно вырывались из его трещин, заливали низкие места лугов и огородов. Проносились с протяжным писком чайки, размахивая белыми острыми крыльями. Подруги смотрели на реку, прислушивались. Река глухо шумела, ворчала, сопела. Лед ломался с грохотом, похожим на удары грома. При каждом таком ударе галки и грачи взлетали с деревьев и с тревожным криком кружились над усадебными садами, закрывая собой, как черными сетями, синевато-мглистый горизонт.