— Ночью, пожалуй, начнется ледоход, — сказала Даша, и ее васильковые глаза стали темнее, ямочки щек заулыбались.
— Люблю смотреть на ледоход! — вдохновенно произнесла Ольга. — Какая сила, сколько энергии! В эти минуты я мыслями и сердцем сливаюсь с ним, чувствую столько силы в себе! Мне хочется много-много всего… Вот я окончила, как и ты, десятилетку, а знаю мало…
— Я еще меньше, — призналась Даша. — Ты читаешь, а я почти равнодушна к чтению. Да, Оля, если ты собираешься в университет, тебе надо много читать.
— Как и всем девушкам, учиться и тебе не закрыта дорога, — возразила Ольга. — Кончится война, поступим в институт. Разве ты не мечтала пойти в Тимирязевскую академию?
— Я тогда очень любила цветы, хотела быть луговодом, — покраснев, улыбнулась Даша. — Думала, что луговод имеет дело только с травами и луговыми цветами. Теперь я об этом не думаю, — думы, как детство, отошли в прошлое.
— Отошли?
— Да, — вздохнув, сказала Даша, — я слишком обычна, вот и отошли такие думы, желания. Одно у меня желание — работать, помогать Красной Армии, потом, как победим, выйти замуж, любить, быть любимой, нарожать детей… быть честной в труде, а в жизни счастливой.
— Шутишь сегодня? — взглянув на подругу, заметила Ольга.
— Не знаю, Оля, кажется, говорю серьезно…
— А вот идет Юля, наша попутчица из Рязани, — заметив высокую, в сером, солдатского сукна полупальто и в кожаных сапогах девушку, сказала Ольга. — Она!
— Уж не к Луше ли? — проговорила Даша. — Она ведь тогда сказала нам, что работала в ее бригаде.
— К Луше… Свернула к ее хате, — отозвалась Ольга, и лицо ее засветилось улыбкой. — Хорошо сделала Юля, что вспомнила свою бригадиршу.
Подруги сбежали с крыльца и разошлись в разные стороны.
Поравнявшись с домом кузнеца Протасова, Ольга увидела сидевшую на крыльце в двух платках Ульяну. Из-под белого пухового темнел длинный крючковатый нос, сверкали пуговки злых, пронзительно черных глаз.
«Опять старая ехидна остановит каким-нибудь вопросом», — с неприятным чувством подумала Ольга и, громко поздоровавшись, быстро прошла мимо.
Старуха подняла голову и, когда Ольга была уже у своего дома, заговорила.
— Верховод! Видно, таких сам сатана прислал на землю, — поправив ковровый платок на плечах, сказала со злобой Ульяна.
На землю опускались сиреневые сумерки. В палисаднике на березах трещали воробьи, приготовляясь забраться в застреху крыши, в гнезда.
Анна Петровна была на дворе, задавала корм — сено и очистки — корове, овцам и поросенку. Куры давно уже дремали на толстом перемете в закуте. Ольга пилила ручной пилой сухие сучья. Дрова были плохие, но они все же давали больше жара, чем солома, да и печь не остывала, до утра держала тепло. Кончив пилить, Ольга собрала сучья в охапку и внесла в избу, на кухоньку. Скрипнула дверь, незнакомый голос спросил:
— Дома-то есть кто? Можно войти?
Ольга выглянула, удивленно воскликнула:
— Юля!
Девушка закрыла за собой дверь, слабо улыбнулась и смущенно заговорила:
— Мы почти не знаем друг друга. Вы не сердитесь на меня, что я, когда шла из Рязани, болтала о прошлом — о свадьбах, о гулянках… Я, была у Лукерьи Филипповны, поздравила ее с высокой наградой — орденом Трудового Красного Знамени. Она уже поправляется и в этом сезоне едет на заготовку торфа. «Я еще молодым покажу, как надо работать, — сказала тетя Луша, обнимая и целуя меня. — Вот только болезнь немножко припугнула, думала, что задержит… Теперь ничего, здорова…» — и расплакалась.
— Идите сюда, садитесь, рассказывайте, — войдя в зальце, пригласила Ольга.
Гольцева вошла и, оглядывая помещение, села на стул.
— Ольга, я хочу посоветоваться с вами, — вскинув синие глаза на Тарутину, начала Юлия. — В нашем селе больше восьмидесяти доброволок, многие из них комсомолки. Ровно две бригады. Лукерья Филипповна и предложила мне возглавить одну, а я боюсь: вдруг не справлюсь? Правда, девушки-комсомолки не подведут меня, да и тетя Луша поможет советами. Я уже, признаться, согласилась, а потом и струсила, думаю: не отказаться ли? А трушу я только потому, что у меня нет сильного характера, чтобы управлять и руководить девушками. Ольга, посоветуйте — брать мне бригаду или не брать?
— Берите, — сказала Ольга, разглядывая Юлю. — Думаю, что вы справитесь не хуже меня, Даши и других бригадиров.
— «Берите», — улыбнулась Юля, и ее лицо зарумянилось. — Легко сказать, «берите», а я вот боюсь и боюсь. Я по характеру робкая… Так вот, с подругами, как сорока, болтаю, а на собрании, хоть убей, не выступлю. Вы, Оля, смеетесь в душе над моими словами, но я говорю правду — мне страшно стать за бригадира.