Анисья Яковлевна выбежала из дому и тут же вернулась с большим куском ветчины, завернутым в газету.
Волдырин равнодушно принял сверток: «Килограмма три будет. Эдак я, пожалуй, наберу в этом селе пудика два-три».
Когда маленькая, толстенькая фигура вербовщика исчезла, Варя вышла из комнатушки. Она была возмущена поведением матери, ее унижением перед этим человеком.
Анисья Яковлевна обрушилась на дочь:
— Почему не посидела за столом?
— Если бы вышла, так выгнала бы в шею этого хама и взяточника, — отрезала девушка и, набросив на плечи суконную шаль с синими каймами, выбежала из дома.
— Куда ты? — крикнула Анисья Яковлевна, открыв дверь в сенцы.
— На собрание! — ответила Варя.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Ольге не спалось в эту ночь — мешали шумы и гулы на Оке. Она долго читала, а когда устала читать, стала писать Павлову.
«Борис Александрович, я удивлена, что вы, не получив от меня ответа на два своих письма, все же прислали третье и в нем с еще большей настойчивостью выражаете свои сердечные чувства ко мне, совершенно незнакомой вам девушке. Зря это вы делаете.
Сложила письмо треугольником и задумалась. «Зачем так? Надо бы потеплее. Впрочем, если любит, обрадуется и такому ответу». Она улыбнулась и быстро написала адрес. Потом встала, подошла к окну и отдернула занавеску.
Улица была залита мутновато-серебряным светом луны. От деревьев падали длинные тени.
Осторожно, стараясь не разбудить мать, Ольга оделась и тихонько выскользнула на улицу. Миновав сады, она вышла на берег Оки. Перед нею с шумом проносилось огромное поле битого льда. Казалось, вся равнина, до самого горизонта, плыла слева направо. Неподвижной оставалась только смутно белевшая вдали колокольня. Льдины неслись плашмя, стоя, шурша и грохоча. Они то искрились желтоватыми бликами луны, то становились прозрачно-голубыми, то темнели и пропадали в черных проемах воды. Ольга смотрела на Оку, на ее широко разлившиеся воды, на могучий ледоход, и на сердце у нее было радостно, светло.
«Как хорошо! — подумала с волнением девушка. — Неужели я люблю Бориса? Нет, не люблю. А если не люблю, то почему так часто думаю о нем?»
Она прошла дальше и остановилась над самым обрывом. У ног ее извивалась, бурлила, шуршала и шипела черпая вода. Вдруг поднялась волна, огромным валом прыгнула на берег и тут же, шумя и сверкая льдинками и пеной, отпрянула. Ольга испугалась, отбежала назад. Ей показалось, что волна насмешливо, злым оком заглянула ей в сердце, крикнула: «Берегись! Не верь тому, что ты молода и свободна! Любовь — рабство!» Ольга прислонилась спиной к толстой березе, полузакрыв глаза, стараясь не думать ни о свободе, ни о счастье в будущем. Ей хотелось слушать только торжественную музыку пробужденной природы, и в душе ее тоже пробуждалось что-то новое, влекущее, опьяняющее. «Да, Борис нравится мне. Кажется, и я немножко люблю его…»
Прокричал петух, ему отозвался хриплым голосом второй, где-то на другом конце села, потом третий, четвертый. Через минуту десятки петухов наполнили предрассветный воздух разноголосым пением. Казалось, что это не петухи кричат, а село раскачивается, поднимаясь то одним краем кверху, то другим. Ольга прислушалась, вздохнула, рассмеялась, а потом, не сдерживая слез, заплакала и бросилась к дому.
Около девяти часов Анна Петровна разбудила дочь: приехал вербовщик; председатель сельсовета звал на собрание.
Быстро одевшись, Ольга запила молоком кусок хлеба и поспешила на улицу.
Было тепло, светило солнце, ласково синело небо. За гумнами и огородами звенели жаворонки, кричали грачи, трещали сороки, у скворечен пели скворцы. Ока глухо шумела, гула и трескотни льда уже не было слышно — он прошел, и сейчас по блестящей глади воды бежали только редкие льдины, отрываемые от берегов. На улице чувствовалось оживление.
Ольга быстро прошла в зал сельсовета, слегка расталкивая девушек, пробралась вперед, к Даше и Кате, сидевшим у стола. В зале все были оживлены, возбуждены предстоящей поездкой на болото. Говорили о том, что нужно взять с собой, о нарядах, о харчах, о том, что вербовщик приехал за ними не тот, что был в прошлом году, не Илья Герасимович, а другой, маленький и плешивый человечишка.
— Где же это запропал товарищ Волдырин? — беспокоился председатель.
— На квартиру начальника пристани узелки понес! — крикнула из толпы какая-то девушка.