— Точно, тетя Луша! Правильно сказала!
Лукерья Филипповна возвысила голос:
— Государство — это я, вы, миллионы таких же тружениц! И я, родные, крепко чувствую, сердцем чувствую, что я хозяйка в своем Советском государстве. Кто, девушки, чувствует себя таким хозяином, тот и работает хорошо, не чувствует себя нищим. Ну, девушки, скажите: бедна ли я? Бедны ли вы? Ежели бы Лена это понимала сердцем своим, то не выступила бы с такой речью.
— Лена хорошая, она только не подумала! — раздался голос из первого ряда. — Да и она, Лена-то, не хуже знатных работала на болоте. Торфяниц, потерявших здоровье на добыче торфа, наше государство не должно оставлять без внимания, она об этом говорила!
— В этом виноваты плохие начальники и бездельники, вот кто виноват, а не государство. Каждый декрет нашего государства — забота о трудовом народе! — заметила с подоконника девушка в желтом пуховом платке.
— Знаю, что Лена замечательная торфяница, — продолжала Лукерья Филипповна, — и я, девушки, не обижаю ее как торфяницу, не хаю. Я не один раз соревновалась с нею. Крепко, девушки, соревновалась. Ее бригада часто одерживала победу над моей. Если я обучила работе на торфу не одну тысячу девушек, то и Лена немало… Обученные ею и мной девушки ведь тот же капитал.
— Верно, тетя Луша!
Раздались шумные рукоплескания. Почти со всех скамеек, из проходов и от окон неслись одобрительные возгласы:
— Это правда, тетя Луша!
— Хорошо сказала!
— Значит, девушки, я правильно говорю, раз вы так горячо отзываетесь на мои слова, — волнуясь, проговорила Лукерья Филипповна. Но я скажу вам, что все же выступление Лены было глубоко неправильным. Ведь на моей болезни лодыри хотели отыграться, но это не вышло у них. Сорвалось, девушки! Они, как бы жалея меня, говорили и говорят вам: «Смотрите, девки, на Лушку Ганьшину! Она стахановка, четверть века в торфяной жиже купалась, а что заработала?» Одна Ульяна Протасова, не говоря уже о дочке ее, вам уши прожужжала…
— А мы, тетя Луша, не поддаемся ее жужжанию, туги на уши! — крикнула Соня Авдошина и залилась густым румянцем.
— Соня, есть и такие, которые поддаются, — улыбнулась Лукерья Филипповна. — Так-то вот, девушки! Кажется, я все сказала, что хотела сказать. Я говорю о тех, кто хотел и хочет заработать себе капитал на моей болезни, кто с дурными мыслями жалел и жалеет меня: не товарищи они мне, не друзья, не подруги, они все чужие мне. Я с теми, кто честен, кто любит труд и свою родину. — Лукерья Филипповна замолчала. Девушки поднялись и стали горячо приветствовать ее. Волдырин тоже рукоплескал и покрикивал:
— Чудесно сказала! Учитесь, торфяницы, быть такими же, как Лукерья Филипповна!
Девушки, не обращая внимания на слова вербовщика, долго и горячо аплодировали ей.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Подруги, Соня и Варя, после собрания задержались у колхозного правления и смотрели на широкий разлив Оки, на сверкавших серебром чаек. Подошел председатель колхоза и, как бы продолжая прерванную беседу, заговорил:
— У меня была вся надежда на вас, на школьниц, а теперь и ее нет: бросаете учебу — и на торф… Кто же будет работать в колхозе? Одни старухи и старики.
Старик вздохнул и, завидя Ольгу и Дашу, которые, проводив Лукерью Филипповну, возвращались домой, нахмурился, махнул рукой и пошел прочь.
Девушки рассмеялись.
— О чем дедушка говорил с вами? — подходя к подружкам, спросила Даша.
— Да все о том же: чтобы не ездили на болото, — ответила Варя.
— Ну что за беспокойный старик! — воскликнула Даша. — Навоз ему вывезли, семена отсортировали, картошку перебрали, — начала она перечислять работы девушек. — Пары поднять поможет МТС. Тракторы тоже мы ремонтировали…
— С уборкой будет плохо, — сказала Ольга.
— Это правда, — согласилась Даша.
Девушки дальше пошли молча. Каждая по-своему переживала близость отъезда из родного села. В далеком голубом небе, как и утром, не было ни одного облачка. Над огородами, залитыми водой, падали, словно капли, печальные крики чаек. У дома Даши Варя и Соня простились и побежали к своим усадьбам.