— Вы вчера крепко, знать, выпили? — спросила мать и, вздохнув, предложила: — Я пошлю девку на село, она достанет водки, и вы опохмелитесь.
— Откуда вы знаете, что я подвыпил? — резко возразил Волдырин. — У меня живот болит. Я вчера поел у начальника пристани свиной тушенки, и вот…
Глаша отвернулась от Волдырина и фыркнула в фартук. Петр Глебович гневно посмотрел на нее и забормотал что-то о своем предшественнике Иване Герасимовиче, который развратил девушек села до того, что они чувствуют себя слишком свободно, критикуют его, Волдырина, будущего их начальника, смеются над ним.
Дверь открылась, и в избу вошел круглолицый, светлоглазый, в большой шапке и шубенке мальчик.
— Дяденька, это ваши калоши и шапка? Я поднял их. Калоши валялись среди улицы, в самой грязи, а шапка — в навозе у крыльца тетки Ульяны.
Мальчик бросил шапку и калоши к его ногам и выбежал из избы. Волдырин молча поднялся. Ноги были тяжелые и подгибались под ним. Он все же надел калоши, шапку и, не глядя на женщину, лбом открыл дверь. Выйдя на улицу, он остановился, передохнул и медленно, стараясь не качаться, направился в конец села.
День начинался пасмурно; небо было затянуто мглистыми облаками, временами моросил мелкий дождь. Дул ветер, и от Оки несло холодной сыростью. На березках за избами, в садах кричали грачи у черных гнезд. Волдырин, ковыляя по улице, ничего не замечал вокруг. Подойдя к маленькой избушке, он вскинул глаза на дверь сенец. «Зайду», — решил он и открыл дверь.
— Идет вербовщик. Легок на помине, — поправив белый платок на голове, предупредила маленькая женщина и черными глазками взглянула на дочь, сидевшую на сундуке. — Пьян, как…
— И пусть себе идет, — безразличным тоном ответила девушка, поблескивая вязальными спицами.
Вербовщик вошел в избу, поздоровался. Женщина низко поклонилась ему, приняла из его рук шапку и полупальто, повесила и обратилась к дочери:
— Валя, почисть в сенцах.
Девушка положила вязанье на сундук, взяла щетку с полки и вышла. Волдырин подобрел, ему понравилась женщина, ее почтительная встреча. Он сел на коник и зевнул, разглядывая белые стены, большие фотографии.
— Я сейчас самоварчик поставлю и яичницу сделаю, Медок у меня имеется… — проговорила женщина. — Курочки у меня исправно несутся. Ежели желаете, так и петушка зарежу.
— Не надо, — сказал Волдырин, — не надо ни яичницы, ни курятины. Медку я у тебя, пожалуй, возьму баночку. А сейчас, ежели есть сметана, так поставь. Я, признаться, хе-хе, очень уважаю этот продукт.
— Как не быть сметаны? — отозвалась женщина и, спустившись под пол, достала оттуда горшок со сметаной и поставила его на стол.
— Хлеб убери. Тарелка тоже не нужна мне.
Взяв ложку, Волдырин подвинул ближе к себе горшок, наклонился над ним и стал есть.
— Сметана, мамаша, хороша, — похвалил он и запустил ложку глубже в горшок. — Чудесная сметана! Дай бог, хе-хе, здоровья корове! Какой она у тебя масти? Красной? Бурой? От красной, говорят, молоко жирное, сладкое. Чувствую, мамаша, что твоя корова красной масти.
— Красной, угадали, Петр Глебович. Что тут угадывать! Это и по сметане видно. Чувствую, мамаша, и масла набрала с кадушечку?
— Не совсем, но набрала, — отозвалась женщина. — Немножко наложу вам, Петр Глебович, уважу хорошего человека, а вы уж мою Валю поставьте на работу, какая полегче.
— Будь спокойна, — не поднимая лица от горшка, заверил серьезным, обещающим тоном Волдырин, — я хозяин на своем поле и все могу. А мед у тебя, позволь спросить, сотами или в жидком виде?
— Мед только в жидком, — призналась женщина. — А вы бы, Петр Глебович, хотели в сотах? Так я обменяю на селе.
— Что ты, что ты! Я с удовольствием возьму жидкий. Его можно и в банку и в литровку из-под водки…
Вошла Валя. Волдырин мельком взглянул на нее, подумал: «Сухая вобла, непривлекательная». Он вычистил ложкой стенки горшка, вытер платком губы и поднялся. Холодная, густая сметана хорошо легла в утробе, освежила его, — и голова как будто меньше стала болеть, да и во рту был приятный, кисловатый привкус, не такой, как был до этого, — сухой и противно горький.
Волдырин оделся и, собираясь уходить, бросил выразительный взгляд на женщину. Та поняла его и кинулась вслед за ним в сенцы. Через несколько минут она вручила вербовщику бутылку с медом и махотку с топленым маслом, завернутую в газету. Петр Глебович взял и, не поблагодарив, вышел.
Из-за угла Валиной избы вывернулся дедушка Аким. На нем были дубленая шуба, серые валенки с калошами и шапка-малахай. Он подошел к Волдырину и, опершись на посошок, сказал: