— Не велела хороводы водить, песни петь с подружками, — смеясь, сообщила Соня. — «Кончится работа, — наказывала она ей, — так поешь и вались на бочок отдыхать, спать, а не носись егозой-козой по поселку».
— Советы неплохие, — сказала Авдошина, — мать Глаши сама работала на болоте, знает.
Соня снова засмеялась.
— Что с тобой? Многие плачут, а ты…
— Вчера Ольга и Даша здорово разыграли Волдырина, вот я и смеюсь! Они отучат его брать взятки.
— Волк, доченька, так и останется волком!
Мать и дочь долго говорили в этот вечер. В словах матери было много грусти и тревоги; она тревожилась за дочь, как та, такая молоденькая, будет работать на торфу, вдали от ее глаз, среди незнакомых людей. Дочь думала о матери, как она, старенькая, с больным сердцем, будет жить без нее и на старости лет работать за себя, за нее и отца в колхозе, чтобы засеять хлебом поля и убрать с них урожай.
Наговорившись, они заснули на одной широкой постели. Проснулись рано, за три часа до отхода парохода, позавтракали и, взяв вещи, молча вышли из дому и отправились на пристань. Говорить им было уже не о чем; все переговорили вчера.
Утро ясное, солнце только что показало красный край из-за горизонта; казалось, оно глядело не на землю, а в синий, безоблачный и такой спокойный, неподвижный купол неба.
На улице, недалеко от своей усадьбы, Соню и ее мать нагнала Варя с большим мешком на спине и черным чемоданчиком в руке.
— А где же Анисья Яковлевна? — обратилась к девушке Авдошина.
— Она придет к отходу парохода, — ответила Варя. — Отец что-то занемог.
Из переулка вышла большая группа девушек с чемоданами, корзинами и мешками. Матери провожали их, шагая следом. У некоторых были заплаканы глаза; видно было, как им трудно расставаться.
Девушки пели. Песни далеко разносились над лугом, селом и Окой. Эхо откликалось и возвращалось от чернеющих лесов и темных полей, обратно к селу, к пристани, старенькой и обветшалой, похожей на состарившийся гриб мухомор.
Соня и Варя шли рядом. Когда они подошли к пристани, у парохода шумела пестрая толпа девушек и женщин. Многие из них уже поднялись по сходням на палубу и занимали места. Ольга и Даша, поставив перед собой вещи, сели недалеко от толстой черной трубы. Поднялась на палубу и Катя со своими девчатами. Соня и Варя вбежали по трапу и присоединились к бригадам Ольги и Даши… Не прошло и часа, как все погрузились на пароход, и на берегу, у пристани, покачивающейся на воде, остались только провожающие. Да между ними, крича и озоруя, шныряли ребятишки.
На палубу из капитанской каюты вышел Волдырин, неся свои чемоданы и мешки с «подарками». Он мутными, выпученными глазами окинул отъезжающих, пожевал губами, поправил каракулевую шапку и, ничего не сказав, вернулся в каюту.
Машина заработала сильнее, палуба задрожала, точно ее стала трепать лихорадка. Грязный черно-бурый дым повалил клубами из трубы. На пристани все еще стоял народ. Девушки махали руками и платками. Мать Ольги и бабушка Даши остались дома, простились на крылечках: Ольга и Даша не любили, чтобы их провожали, да еще с заплаканными глазами.
Раздался густой, пронзительный свисток. Словно сам голубовато-молочный воздух закипел и бешено вскрикнул. Пароход стал отходить, удаляться. С берега понеслись крики.
— Глаша, пиши чаще!
— Валя, не забудь, что я наказывала тебе!
— Ариша, свинина не соленая, как приедешь, так посыпь ее солью!
— Груша, смотри за вещами в Рязани, да и на пароходе-то!
Пароход уже вышел на середину реки, и пристань осталась далеко позади. Девушки все еще стояли на палубе и прощались с родным селом, темневшим с холма побуревшими садами, березами и липами. Провожавшие стали медленно расходиться. Они поодиночке и группами поднимались по дороге.
Ольга стояла у скамейки и смотрела на удалявшийся берег, на серо-голубоватые струи воды, вылетавшие из-под колес парохода. Сизые нервные чайки метались над водой, то падая на нее, то взмывая в синь, то неслись низко-низко и задевали острыми крыльями за ее зеркальную поверхность. Комсомолки из бригады Кати запели песню. Ольга обернулась на поющих и, вздохнув, задумалась. Песня широко и звонко разливалась над Окой. В ней говорилось о родной стране, о любимых, сражающихся за отечество.
— Хорошо поют в Катиной бригаде, — сказала Даша.
— Хорошо, — отозвалась не сразу Ольга.
— Не было бы песни, было бы труднее жить, — вздохнула Соня. — С песней и горе не горе!
— Тебе, Соня, еще рано думать о горе, — упрекнула ласково Ольга.