— Какая хитрая! — позавидовала Глаша. — Разве и мне так устроиться?
— Повали и залезь, а мы тебя, чертовку, покатаем в ней по бараку, — пригрозила Груня и рассмеялась.
Солнце садилось. Сумерки вползали в барак. Стало совсем темно.
— А что мы станем делать с деньгами Волдырина? — спросила тихо Даша.
— Не себе же мы возьмем деньги! — ответила Ольга. — Придумаем, куда их употребить.
— Мне страшно становится, как вспомню я наше озорство над Волдыриным. Ты, Оля, только подумай, что мы сделали с ним!
— В сравнении с проделками его над девушками наше озорство детская шалость, — ответила серьезно Ольга. — Сам он, если мы не проболтаемся, не скажет. Если же скажет, то в ответе одна я.
— Извини, — обиделась Даша, — отвечать будем все. Я не меньше тебя испугалась, когда подошел к тебе лейтенант. Сердечко так и захолонуло, подумала: «Арестует». Потом, глянув ему в лицо, признала… и за тебя обрадовалась. Полюби уж ты его, — посоветовала Кузнецова.
— Замолчи! — покраснев, оборвала Ольга.
— Чего же молчать-то? Любишь ведь! Ой, Оля, не стыдись любви! Главное — не притворяйся со мной. Если уж я полюблю, то, кажется, полюблю майора. И стыдиться любви не стану.
— Давай, Дашенька, ложиться спать, — зевнув, тихо сказала Ольга, встала и крепко обняла подругу. — Разве и нам залезть в кадушки? — взглянув на похрапывающую Аришу, предложила она.
— Мы сдвинем их и ляжем рядом так, как устроились Варя и Соня, — отозвалась Даша и пододвинула одну кадушку к другой.
В темноте раздавались похрапывания, вздохи. За бараком тишина. Из ближнего поселка взлетела залихватская песня и тут же оборвалась. Ей ответил басовитый лай собаки и замер. Не могли заснуть только Ольга и Даша.
Одна, скучая, думала о Косте и отце его, другая думала о Павлове.
«Видно, и я люблю его, раз начинаю часто думать о нем, представлять мысленно его лицо, глаза, улыбку. Как он обрадовался, как засияли его глаза, когда он понял, что я люблю его…»
Вдруг Ольга испуганно сказала вслух:
— Куда Борис поехал? Почему я не спросила у него? Может, на фронт? — От собственного голоса она вздрогнула, еще больше испугалась и подумала, что Даша слышала ее, подняла голову и глянула на подругу.
Девушки проснулись. В помещении стало шумно и весело, хотя и темно, утренний свет еще слабо проникал в маленькие окна.
В сопровождении коменданта поселка вошел Волдырин, остановился у двери и, глядя поверх девушек в потолок, закашлялся. Сплюнув в сторону, начальник поля нахмурился и опустил руки в карманы полупальто. Ольга мельком взглянула на него. Лицо Волдырина подергивалось нервным тиком, глаза, как зверьки, зло бегали. Было видно, что он зашел в барак-изолятор прямо с поезда.
— Здравствуйте. — И, повернув лицо к коменданту, показал рукой на Соню и Варю. — Гусев, этих отведи в комнату техников.
— Эти девушки хотят работать в моей бригаде, — сказала Ольга, — на участке начальника…
— Я тут начальник, а не вы! — отрезал Волдырин, не глядя на Ольгу.
— Девушки, — сказал комендант, — все собирайтесь в баню, быстрее, чтобы в один миг вымыться. У меня, поймите, вас, таких, тысячи… Которые не успеют вымыться, так искупаются в торфяной луже. Поняли?
— Поняли! — отозвались голоса.
— Тогда живо!
Открылась бесшумно дверь, и в барак-изолятор вошел человек; в сумерках он незаметно остановился позади Волдырина и коменданта.
— Что вы сказали? — спросил он тихо, но таким голосом, что Гусев и Волдырин вздрогнули и резко обернулись. Человек шагнул от двери, отстранил с пути начальника поля и коменданта. — Повторите.
Гусев, озираясь по сторонам, повторил. Его лицо сразу осунулось и посерело. В бараке внезапно наступила тишина. Девушки устремили взгляды на худощавого человека, стоявшего перед ними. Это был парторг МК Долгунов. Узкое лицо освещали лучистые серые глаза; юношески горячие, сейчас они были почти темными. Солдатская фуражка и шинель ладно сидели на нем.
— Почему вы поместили этих девушек в барак-изолятор? Почему, я спрашиваю?
Петр Глебович выпучил глаза, крякнул, как селезень, и стал пятиться к двери. Поспешное бегство рассмешило некоторых девушек. Комендант сел на бочку, но тут же быстро встал, вынул платок из кармана пальто и громко высморкался. Потом он открыл рот и, ничего не сказав, закрыл. Ему, как выброшенной из воды на берег рыбе, не хватало воздуха. Тарутина, взглянув на коменданта, подумала: «Пришел в барак гоголем, а сейчас стал похож на потрепанную курицу».
Емельян Матвеевич Долгунов все эти дни, перед открытием торфяного сезона, был очень занят. Под его строгим и внимательным наблюдением были отремонтированы бараки в поселках участка; бараков же было немало — сотни. Он еще не успел добраться до работников орса, — мешал ему начальник этого учреждения, живший далеко, в Шатуре. Долгунов подошел вплотную к Гусеву и долго ругал коменданта, почтительно стоявшего перед ним. В конце барака какая-то девушка фыркнула. Услыхав смех, Долгунов резко спросил: