— Где Ольга? Хочу видеть Тарутину!
— Была, да уехала, — отозвалась строго Даша. — Вы, Ливанов, что, не видите, а?
— Фу! Это вы? Ольга! Даша! Здравствуйте! — воскликнул приветливо Ливанов, крепко пожимая девушкам руки. У меня глаза-то не кошачьи. Кошки видят в такой тьме!
— И совсем не темно, а серо, — поправила Глаша. — А теперь пропустите нас, мы в баньку идем!
— Эх, и я пошел бы с вами, да уже вчера Долгунов выкупал меня, а на днях парить собирается, — проговорил сразу изменившимся, скорбным голосом Ливанов. — Хочет выступить с критикой на партийном собрании.
— Да за что же, Ливанов? — спросили хором девушки.
— Вчера за девушек Звягинцевой, — ответил Ливанов, — за то, что не успел подать дрезину на вокзал под вещи. А тут вас не встретил. Ну, Матвеевич и кипит и бурлит, как вулкан. Тысячи девушек прибывают. Дрезин мало. Я парторг с волдыринского поля, а встречаю девушек из соседних полей. Ну, просто разрываюсь на части!
— А где другие парторги? — спросила Кузнецова.
— Еще не приехали из Москвы, а некоторые застряли в пути. Едут. Вот я один и мотаюсь.
— А мы зачем вам, товарищ Ливанов? — спросила Ольга.
— Заступитесь за меня, поговорите с Долгуновым.
— Вы же, Ливанов, нас не встретили, дрезину не подали, и мы… — возразила Тарутина. — Мы тут уж за одного заступились и пожалели.
— Это за кого же? — встрепенулся Ливанов и надвинул кепку на глаза. — За коменданта?
— За него, кривого красавчика, — рассмеялась Даша.
— По-ни-маю! — протянул Ливанов. — По-ни-маю! Это за то, что он посадил вас в такой барак и на кадушках спать заставил с дороги? Вот и зря, девушки! Я на вашем месте не стал бы заступаться за него.
— А за Ливанова, который заставил нас тащить чемоданы и корзины на себе? — спросила Тарутина.
— За него надо. Если он не подал дрезину, то не по своей халатности, а… встречал других. Вы только скажите парторгу, что я видел вас на станции, вызывал дрезину под вещи…
— А мы вам, товарищ Ливанов, сказали: «Не надо, мы пойдем и пешком»? Вы что ж, Ливанов, учите нас лгать?
— Какая же это ложь! — обиделся Ливанов. — Я же чистосердечно рассказал вам, как я… Да что и говорить! Вы сами видите, что я как белка в колесе верчусь! — воскликнул он возбужденно и махнул рукой. — Я и еще два парторга на весь участок. Не разорваться же нам? А Емельян Матвеевич беснуется: «Где, говорит, у вас большевистская забота и чуткость к людям трудового фронта?» Знаете, с Долгуновым трудно говорить, когда он рассержен…
Разговаривая, девушки и Ливанов незаметно подошли к бане. Тарутина остановилась и сказала:
— Да, в эти дни много тысяч торфяниц приехало сюда. Но ведь это для вас не могло быть неожиданностью.
Ольга и Даша поднялись на крыльцо бани. В раздевальне и в просторной горячей бане было весело и шумно. Из открываемой то и дело двери вырывались пухлые, похожие на огромные клочья взбитой ваты облака пара. Остро пахло распаренными березовыми вениками.
— Веники! — воскликнула Лена. — Ну и попаримся!
— А это комендант прислал должок за то, что заступились за него, — сообщила Соня Авдошина. — Как только мы с Варей подошли к бане, какой-то маленький чистенький старичок вышел из сенец, указал на вязанку веников и ласково шепнул: «Берите, внучки, веники. Это для вас сам комендант прислал. Для вас только расщедрился». Отдал нам ключ и ушел.
Из бани все вновь прибывшие торфяницы пошли завтракать в столовую. Столы в огромных залах были накрыты белыми скатертями. Пол был немножко грязноват, еще не успели подмести. Едва девушки расселись за столы, как подавальщица со злым лицом стала сдергивать скатерти.
— Зачем снимаешь? — робко спрашивали девушки.
— Ишь чего захотели, — огрызалась подавальщица, — скатерти вам!
— Зачем тогда стлали?
— Стлали, да сняли! — острила подавальщица, кривя тонкие губы. — Поглядели — и хватит!
— А для кого скатерти нужны?
— Во всяком случае, не для вас! Начальство тут было вчера…
Подавальщица хотела было сдернуть скатерть.
— Оставь! — сказала сурово Даша.
— Не оставлю! — вскипела подавальщица, но, встретившись со взглядом Ольги, сразу присмирела. — Ольга Николаевна, с прибытием вас!..
У кассы образовалась длинная очередь, у прилавка, за которым раздавали пищу, — еще длиннее. Подавальщицы на каждое замечание и просьбу девушек или не отвечали, а если отвечали, то резко. На завтрак выдавались густые кислые щи да пшенная каша-размазня с янтарной капелькой, не больше горошины, какого-то жира.