— Не помешали? — спросила приторным голоском одна — тонкая, в розовом платье.
— Мы по приглашению Якова Фроловича Крапивкина, — пояснила другая, в голубом шелковом платье, и с крупной камеей на плоской, как доска, груди. Толстенький бухгалтер представил девиц:
— Люба и Галя! — и засеменил вокруг них короткими ножками.
— Подсаживайтесь, красавицы, и настигайте нас. Вот вам, цыпочки, водка, вина разные и закусоны.
Девицы, раскланиваясь, сели за стол. Попойка возобновилась. Мужчины стали наперебой ухаживать за Любой и Галей.
— Пронюхали, — шепнула Маркизетова на ухо Гане, глядя с ненавистью на Любу и Галю. — И без них обошлись бы…
Только возчик и банщик, сидевшие на конце стола, не обращали никакого внимания на перемену обстановки. Они вели между собой разговор по душам. Саврасов запьянел крепко, стучал кулаком по столу и говорил заносчиво:
— Ты что такое, Зацепин? Ты — блоха! А я? Нет, ты помолчи, выслушай! Я, брат, не пара тебе! Ты банщик! Банщик — эка невидаль!
— А ты вонючка, — огрызнулся Зацепин, — и больше ничего!
— Я? Я, брат, не живу на голодном пайке, как ты! Харчей у меня во! По горло! Сыт! Водкой хоть залейся! Да и работаю всего четыре часа в сутки!
— А вонь в придачу к четырем часам! — крикнул Зацепин.
— Вонь не тронь! — перебил Зацепина Саврасов. — Вот я с этой вони-то имел трехэтажный дом в Москве, свой двор, двадцать лошадей. Работников столько же держал. Пол-Москвы знало меня. Вонь! Я капиталец нажил на ней…
— Эй вы, философы! — прикрикнул Волдырин. — Полно вам вспоминать старину! Выпьемте!
— А нам что, мы не прочь, — ответил Зацепин. — Я не хвастаюсь, а и у меня, быть может, не один домишко был в белокаменной да баня с номерами… — И он опрокинул стакан, выкатив огромный кадык к самому носу Саврасова.
Девицы изъявили желание танцевать. Сенька, взяв гармонь, заиграл. Дикие звуки наполняли комнату. Ноги у гуляк сами запрыгали, выделывая невероятные па и пируэты. Люба и Галя, переходя из объятий в объятия, завертелись среди мужчин.
Скоро вся компания вышла на улицу.
На улице темно, моросил теплый дождь. Гуляки, шлепая сапогами по грязи и лужам, поддерживая друг друга, подошли к бараку.
— Кажется, в этом, — сказал Волдырин и толкнул дверь. Она оказалась запертой. — Эй, техники мои! — позвал он. — Хе-хе! Соня, Варя! Открывайте! Это я, Волдырин. Начальник! — Дверь никто не открывал. Тогда он крикнул громче: — Эй, стервы, скоро ль отопрете? Это я, Петр Глебович, пришел!
Среди девушек поднялся переполох. Многие из них, накинув одеяла на голые плечи, выпрыгнули в окно и босиком перебежали по улице в соседний барак. Оля и Даша проснулись, когда гуляки сломали запор, ввалились с криком, бранью, с визгом гармони в барак и уже толпились у их коек. Аржанов заметил вскочившую с постели Ольгу, бросился на нее.
— Хороша, милашка! — воскликнул он и схватил ее за плечо, намереваясь обнять и поцеловать.
Звонкая оплеуха раздалась по бараку. Аржанов, лязгнув зубами и отлетев в сторону, ударился головой о железную койку и застонал. Волдырин поймал Дашу, но она так толкнула его, что он сел на пол, как мешок. Даша выпрыгнула в окно. За него Ольга.
Сенька помог Аржанову подняться.
— Поцеловала милашка? — мрачно спросил гармонист.
— О койку голову разбил… Кровь так и хлещет, липкая. Ну, девчонка! Сволочь, подожди! — пригрозил Аржанов.
— Федька, кто это тебя так? — держась за койку, спросил Волдырин. — Меня саданула в живот, как поленом… даже стошнило… а кто — не видел, темно.
— Мы не к техникам попали, — сказал Зацепин.
— Как не к техникам? — удивился Волдырин. — Мы шли к ним, к Соньке и…
— А попали в барак к Ольге Тарутиной, — пояснил Зацепин. — Хотя и темно, но я узнал ее. Ну, хватила она Федьку!
— Вот так штука! — опускаясь на койку, прохрипел Волдырин и безобразно выругался. — Скверная история!
— Спасибо за сладкое, — скрипя зубами от боли, сказал глухо Аржанов, — угостил!
Гуляки, стараясь не шуметь, выбрались из барака и, спотыкаясь, вернулись к Саврасову.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Петр Глебович вышел на поле только после обеда.
Дождика не было, редкие облака скользили по ярко-синему небу. Солнце ласково грело. На канавах кусты березняка и осинника зазеленели — распускались почки. Увидав Соню, Волдырин направился к ней. Белый платок сполз с головы и лежал на плечах, как большой воротничок. Пряди черных волос развевались. Не обращая на них внимания, Соня деловито отмеряла циркулем засыпки бровок для торфяниц. Ноги почти до колен уходили в болотную грязь. Петр Глебович, любуясь на стройную девушку, шагнул и остановился позади нее. «Как хороша!» Девушка не заметила, как подошел начальник поля. Волдырин положил руку Соне на плечо и хотел приласкать. Девушка в испуге отпрянула. Улыбаясь, он двинулся к ней. Соня вскинула огромные черные глаза на начальника поля, побледнела. Потом опомнилась, пришла в себя, замахнулась циркулем.