— Хорошо, — согласилась Соня и ушла.
В коридоре конторы участка толпятся группами торфяницы, ждут очереди, чтобы попасть к Долгунову, Дверь в просторную комнату парторга открыта.
Соня, Фрося и еще четыре разливальщицы заглядывают в дверь, но не решаются перешагнуть порог. Девушки подталкивают их.
— Идите, что вы уперлись! Он ничего, наш земляк. Не пойдете, так мы пойдем, а вы стойте до тех пор, пока не наберетесь смелости.
Соня и Фрося переступили порог, но тут же попятились назад. Другие разливальщицы задержались в дверях. Долгунов сидел за столом и что-то записывал карандашом в записную книжку. Он поднял голову и увидел девушек. На его бледноватом лице появилась улыбка, темные прямые брови поднялись, серые глаза приветливо улыбнулись.
— А-а-а, разливальщицы! Заходите, заходите, красавицы! — позвал он. — Что ж вы робеете, а? Посмелей заходите! Говорите, какое у вас дело ко мне? Небось обижают, а?
— А то не обижают! — ответила Фрося, и лицо ее вспыхнуло. Она спряталась за Соню.
— Что ж вы, девушки, в прятки играете со мной? Ведь так и я могу, — засмеялся парторг. — Скажу вам слово и спрячусь под стол.
Девушки рассмеялись и гурьбой вошли.
— По делу ведь пришли? — спросил Долгунов, улыбаясь, — По делу, конечно! Сам вижу. Садитесь!
Под потолком ярко горела лампочка. Оба окна были занавешены. Под белым абажуром звенели мухи, кружась вокруг света. Разливальщицы уселись на скамейки, Соня и Фрося — на стулья, ближе к столу. Торфяницы, что проработали не один год на торфу, хорошо знали своего парторга и смело шли к нему со своими нуждами. Они, как брату, как самому близкому товарищу, открывали свои сердца, делились с ним своими горестями и радостями. Часто обращались к парторгу МК по таким делам, которые не имели никакого отношения к добыче торфа. Долгунов всегда терпеливо выслушивал торфяниц и тут же давал им советы, вносил их жалобы в записную книжку, чтобы не позабыть, писал в колхозы, чтобы там их не обижали, говорил с руководителями торфяных предприятий и учреждений, звонил в торфком, вызывал начальников отдельных служб участка к себе и требовал, чтобы они положительно и быстро разрешали законные требования торфяниц. Вот за это-то торфяницы глубоко ценили и любили своего парторга. «Долгунов хозяин своему слову», — говорили девушки друг другу. Да и слово Долгунова было законом для них. Не раз в дождливые и холодные дни осени девушки не выходили на работу. Ни техники, ни начальники полей, ни бригадиры не могли их заставить. Тогда появлялся маленький, худенький, с дружеским выражением на бледном открытом лице Долгунов и обращался к девушкам:
— Что ж, красавицы, с полей-то ушли?
Среди торфяниц смущение, волнение. Они прячут глаза и не знают, что ответить ему.
— Да что же вы молчите-то? — начнет Долгунов. — Нехорошо. Говорите так, как я всегда с вами говорю: по душам!
— Как же, Емельян Матвеевич, нам идти-то? Сами, чай, видите, какая грязь, непогода и стужа! — волнуясь, возразят хором девушки.
— А как же, девушки, наши братья и отцы на фронте? — скажет Долгунов, и так искренне, что у девушек от боли и жалости к братьям и отцам сожмутся и заноют сердца. А Долгунов продолжает: — Вы думаете, что воины наши в грязь, в стужу и в непогоду ходят в бой под зонтиками? Или думаете, что они в тепле отсиживаются? Нет, родные, они выносят и стужу, и дождь, и грязь — и бьют фашистов… Бьют, как вы знаете, успешно. Не так ли?
— Так, — согласятся девушки, краснея и смахивая с ресниц слезы. — Знамо, так!
И кто-нибудь из девушек вздохнет, мягко пошутит:
— Так то на фронте. Небось ежели бы мы были на фронте, так же бы дрались!
— Это на словах, а на деле в кусты, — возразит Долгунов. — Эх вы, сороки белохвостые! Еще говорите: «Мы… Мы… передовики, строители социализма, рязанцы!» Да разве так…
— А что мы, лыком шиты, что ли? — перебьют девушки. — Вот возьмем да и пойдем!
Вздох облегчения и виноватости вырвется из их груди, глаза потеплеют и станут веселыми.
— Но только и ты, Емельян Матвеевич, с нами! — шутя и ласково подавала голос какая-нибудь из толпы.
— А я разве не ходил? Нет, скажете, не ходил с вами в прошлый раз, в грозу-то? — спросит Долгунов.
— Ходил! — смеясь согласятся девушки.
— Знаем, Матвеич, тебя! Ты заводила!
— С тобой, Емельян Матвеевич, на фронт пойдем, а не только на поля!
Дул ветер, моросил дождь. Облетала пожелтевшая листва. Кричали грачи, мечась черными сетями над поселком и лесочком, желтевшим у самого горизонта. Впереди торфяниц шагал Долгунов. Он чувствовал, что его сердце бьется с сердцами тружениц, которые отдают все свои силы фронту, родине, чтобы она была свободна и богата. Но их молчание и глубокая сосредоточенность — это было не то настроение, которое поднимает силы людей на героический трудовой подвиг. Долгунов оборачивался к девушкам, говорил: