— Я в обиде на вас за Глашу и Дашу. Они в ремонте тракторов понимают лучше меня. В этом я ручаюсь за них. И вы, Никанор Васильевич, больше не говорите таких слов про них, а то обидятся и уедут…
— Что ты, Оленька! Это я только с тобой, — вздохнув, проговорил Никанор Васильевич и, бросив взгляд на девушек, заканчивавших сборку хедера, зашагал к третьим воротам, где урчал трактор.
Возле трактора толпились девушки. За рулем сидела Валя, поблескивая живыми карими глазами. Даша Кузнецова прислушалась к работе мотора и сказала: «Пошел!» Валя нажала педаль, трактор вырвался из ворот на площадь и, поднимая вихри снежной пыли, сделал круг. Подъехав к воротам, Валя, не останавливаясь, повела трактор под навес, где стояли уже отремонтированные машины.
Никанор Васильевич громко поздоровался с Дашей и другими девушками. Они ответили на его приветствие и, окружив, зашумели: «А где конфеты?», «Обманули. А еще…».
— Как обманул? — щуря глаза, удивился Никанор Васильевич. — Чай пьете с сахаром и молоком, хлеба даю…
— По килограмму… Не обижаемся.
— А где конфеты?
— Сахар полезнее. В конфетах соя…
— А вы нам, ласковым, не соевые!
— Ласковым я на дорогу, как кончат ремонт, дам конфет, — сказал Никанор Васильевич.
— Правда? Вот хорошо-то!
— С гостинцами, значит, домой прикатим!
— Качать директора! — раздались голоса.
На шум подошли другие девушки и, вытирая паклей руки, остановились.
— Вас, красавицы, качать надо, а не меня. Теперь уберем урожай по-боевому. Верьте, ласковые, слову старого большевика!
Прошло больше недели, как Ольга и другие девушки вернулись из МТС. Все тракторы, комбайны и молотилки были отремонтированы. Никанор Васильевич остался очень доволен работой.
— Какие вы молодцы! — говорил он, усаживая девушек в машины и подавая им подарки.
Они застенчиво краснели от его похвал и, принимая большие пакеты, спрашивали:
— Никанор Васильевич, почему пакеты такие тяжелые? Чего это вы наложили в них?
Директор счастливо улыбался, шутливо отмахивался:
— Не скажу! Приедете, ласковые, домой и увидите!
Девушки только дома развязали пакеты. В них оказалось по три килограмма орехов, по килограмму конфет и по четыре плитки ванильного шоколада.
Вспомнив день приезда из МТС, Ольга в душе поблагодарила Никанора Васильевича за подарки. «Они теперь все еще лакомятся, а я к своим орехам и сладостям и не прикасалась, забыла про них», — подумала она и открыла пакет.
Сумерки сгущались. За окном сонно чирикали воробьи. На самой верхушке березки сидела ворона и, вытянув шею, изредка каркала. В зальце тикали часы, на кухне гремела посудой мать. Ольга, задумавшись, ломала одну за другой дольки шоколада и медленно ела. Очнулась только тогда, когда в руках осталась лишь серебряная обертка.
В комнатушке стало темно. Девушка задернула занавеску. Засветила лампу, повернулась к этажерке и стала разглядывать корешки книг. Взяла «Избранные стихи» Валерия Брюсова. За чтением Ольга не услышала, как вошла мать, взбивала перину и подушки. Любимый поэт уводил девушку то на улицы Рима, то в альковы царевен, то в каменоломни рабов, то на поля битв революции, то в Москву, к Ленину.
Ольга подняла глаза от книги, прислушалась. На селе уже началась перекличка петухов. С печки доносился тихий храп матери. Девушка разделась, погасила лампу, забралась под одеяло, закрыла глаза и провалилась в покой и тепло.
— Оля?
— Ау!
— Не аукай, ты не в лесу.
— Я дальше.
— Замолчи, озорница!
За перегородкой, в крошечной комнате, послышался смех.
— Такой уродила!
— И тут я виновата?
— А я совсем и не виню. Славлю каждой кровинкой за то, что ты дала мне жизнь. Ну, и сама себе нравлюсь такой, какая есть.
— Ох, девка…
Мать и дочь в одно время вышли в зальце, залитое голубоватым светом мартовского дня, и остановились друг против друга: одна — сухонькая, с морщинистым, желтоватым лицом, с усталым взглядом когда-то красивых карих глаз, другая — стройная, темноглазая и краснощекая.
Глядя на мать, Оля улыбалась. Мать, любуясь дочерью, вспомнила, что много лет назад и она была точь-в-точь такой же красавицей, как ее Ольга, и тоже заулыбалась, словно себя самое увидела в молодости. Спохватившись, она прошла в кухоньку и спросила из-за полуоткрытой двери:
— Кто едет с тобой в Рязань-то?
— Даша Кузнецова.
— Так и знала! Две нерасставухи!
— Тебе это не нравится, мама?
— Больно озоруете вместе-то!
— И меня считаешь озорницей? И не любишь?