Иногда сестры меняют облик. К примеру, переодеваются в восточных красавиц или танцовщиц. То они подражают женщинам из гарема – на фотографии 1890 года они, покрытые вуалями, курят, принимая томные позы. Серьезных девушек посещают отнюдь не серьезные фантазии. Одна из знакомых отца, Лои Фуллер, пришедшая позировать в его ателье, становится их кумиром. Фуллер – американская актриса, совершившая революцию в области танца и появлявшаяся с голыми ногами и почти обнаженной в музыкальном театре «Шатле» и в кабаре «Фоли-Бержер», пожелала, чтобы Лероль написал ее портрет.
На память ему она оставила свои покрывала – те, которые доводили публику до экстаза. Прозрачные, воздушные, пропахшие духами покрывала, в которых она танцевала в Театре на Елисейских Полях под
«Ноктюрн» Дебюсси. Ими завладели Кристина и Ивонна. С тех пор они без устали облачаются в них и танцуют в импровизированных балетных постановках – разумеется, исключительно семейных. На другой семейной фотографии видно, как они по очереди пользуются покрывалами, как крыльями, пытаясь взлететь, как сама Фуллер в знаменитом «Танце бабочки». Отец громко аплодирует, мать растрогана, братья смеются, дядюшки, тетушки, кузены очарованы. Волшебная жизнь. Красота, тепло, легкость, дружба, фантазия. Всем этим их как будто одарили щедрые феи. Могли ли представить себе сестры, купавшиеся в солнечной атмосфере, что судьба порой переменчива?
От того счастливого времени осталась картина, на которой Анри и Мадлен Лероль изображены вместе со своими четырьмя детьми. Ее в 1892 году написал один из их друзей – Эжен Каррьер. Он католик и дрейфусар, что, очевидно, не могло не понравиться на авеню Дюкен, а его социалистическая жилка придает каплю пикантности светским отношениям. Художник, не принадлежащий ни к одному направлению: ни к академизму, ни к импрессионизму, ни, в сущности, к символизму, – возможно, вобравший в себя всего понемногу, пользуется успехом на парижских салонах, где выставляет натюрморты и портреты своих современников. Придирчивый Дега прозвал своего нелюбимого собрата «Ватто на пару». Картины Каррьера действительно туманны, пасмурны или размыты, в мрачных тонах, еще более смутных, чем у Лероля, – блеклые коричневые цвета, желтовато-коричневые. Его картины нельзя назвать слишком веселыми.
Над этой картиной (ее размеры – 1,585 на 2,215 метра) он работал на авеню Дюкен. Из-за полутонов создается впечатление, что Каррьер посадил моделей полукругом у камина: одни персонажи освещены лучше, чем другие. Но это лишь предположение: на картине не видно никакого камина. Анри сидит справа, его бородка сливается с коричневатым фоном картины. На первом плане – высокий и стройный силуэт Ивонны Лероль. Кристина – слева, вместе с Гийомом: они едва различимы, лица Гийома не видно, оно смазано, словно по нему прошлись тряпкой. В центре – мать, Мадлен, она притягивает взгляд своим светлым платьем. Одна ее рука лежит на подлокотнике кресла, другой она держит маленького, одетого в матроску, Жака (правда, чтобы это заметить, нужно вооружиться лупой). Невозможно сказать, что в памяти остаются лица персонажей. Все они слишком призрачны. Но, портрет, тем не менее, интересен: семья, как будто зажатая в ореховой скорлупе, образует нераздельное единство. Для Каррьера индивидуальность не имеет значения. Его интересует целое. Он уловил особенность этой группы: сплоченная семья, где все близки друг другу. Кажется, есть только один недочет: он убрал фортепиано! Если знаешь эту семью, то ощущаешь его отсутствие.
Что еще любопытнее, ощущение счастья от него тоже как будто ускользнуло. Любимый цвет Каррьера – коричневый, переходящий в желтый, – не внушает оптимизма. Наконец, на всех лицах – замкнутость. Никто не улыбается. На лице Ивонны словно читается страдание. Тогда как на самом деле в то время жизнь обеих сестер Лероль все еще радостна и легка.
Но искусство, которое их окружает, искусство, которое они ежедневно вдыхают, тоже ядовито. Может быть, Каррьер угадал мрачное и замедленное движение. Будущие губительные процессы.
Глава 3
Художник, опьяненный музыкой
Анри Лероль, унаследовавший процветающую фабрику художественных изделий из бронзы, мог бы жить в довольстве на свою ренту, покуривая сигару или путешествуя. Но он решил быть художником, и живопись стала для него отнюдь не дилетантским увлечением, досугом праздного человека, а настоящим ремеслом и страстью, так же глубоко укоренившейся в нем, как музыка.
Высокий, стройный, с удлиненным лицом и заостренной бородкой, с повадками богатого буржуа, но истинный художник. Он часто сомневается в своем таланте. В тот момент, когда Ренуар пишет портрет его дочерей, он переживает глубокий душевный кризис, терзаясь вопросами о своем искусстве до такой степени, что однажды прекращает писать. Этот беспокойный и скромный человек, с 1875 года признанный в кругу известных художников своего времени, пользуется большой популярностью. Ведь на протяжении многих лет Анри непрерывно выставляется на парижском салоне.
Салон, так часто и настойчиво закрывавший свои двери перед многими другими художниками из числа его друзей, не переставал чествовать его, награждая различными медалями. Лучшие критики того времени писали о нем восторженные статьи. Анри Лероль удостоился даже ордена Почетного легиона.
Грызущие его сомнения и тревоги удивили бы его почитателей, если бы он доверился им. Он не знал ни унижений, ни повторяющихся провалов, как его жестоко осмеянные и непризнанные друзья-импрессионисты. Его путь в профессии напоминает королевскую дорогу. Тем не менее однажды он откажется от официальных заказов. Он продолжит работать для себя, писать интимные сюжеты, которые перестанет демонстрировать за пределами семейного круга, делая исключение лишь для нескольких друзей.
Анри Лероль ненавидит академизм. Этот известный художник невзлюбил «изящное искусство». Он никогда не хотел изучать его, предпочитая более либеральную систему обучения в швейцарской Академии или наивные советы своего первого учителя, Люсьена Ламота, художника, которому было суждено умереть от голода и нищеты и который, как оказалось, также был первым учителем Дега. Один из близких друзей Лероля, Морис Дени, расскажет о его «антиакадемическом, антиофициальном складе ума, который (как и у Дега) отличался пристрастностью», заметив, между прочим, что это «довольно занятно для буржуазной среды». Лероль – свободный человек. Упрямец с ангельской улыбкой. Всю свою молодость он работал в Лувре, без устали копируя шедевры художников, перед которыми действительно преклонялся: Рубенс, Пуссен, Веронезе.
Он верит в никчемность обучения и в абсолютное превосходство отдельных гениев. Не претендуя ни на что, он работает, как ремесленник, как до него работали его отец и дед, мастера по бронзе. Именно в Лувре он подружился с художниками, с которыми долго не осмеливался заговорить, но которые очень скоро стали ему близки, как Фантен-Латур.
Благодаря им его круг знакомств расширился. В него вошли новые художники, которых он регулярно навещает. Все они выбраны им за талант, начиная с Альбера Беснара и заканчивая Пюви де Шаванном, не говоря уже о Жане-Луи Форене и Эдуарде Мане. Лероль предпочитает их компанию обществу банкиров, дельцов или праздных рантье.
Поскольку на протяжении многих поколений его семья связана с искусством, он обладает врожденным вкусом, которым отчасти обязан своим генам. Его отец Тимоте Лероль считал себя «художником по бронзе». В его мастерской – так называли фабрику – маленький Анри мог наблюдать, как рабочие создают форму, к примеру, для лошади и всадника. Ему разрешалось формовать мелкие предметы, которые потом отливались в бронзе, как те, что делают профессиональные скульпторы. Позднее, в возрасте десяти или двенадцати лет, он отлил чернильницу, которая будет стоять на его письменном столе до самой смерти. Он гордился этой скромной принадлежностью как воспоминанием о счастливом детстве, а также о юности, проведенной среди художников-ремесленников.
Анри Лероль – мирный человек. Он сговорчив и мягок и любит, когда вокруг него царит согласие. Кроме того, он старается, чтобы все были счастливы: и жена, и дети, и друзья. Убежденный католик, он не пропускает ни одной мессы. Леролю удалось сохранить полную безмятежность в бурное время, когда семьи раздирают самые жестокие распри. На «мирские» заказы он отвечает с той же любезностью, что на просьбы архиепископа, и с одинаковым рвением пишет как религиозные сюжеты, так и те, на которые его вдохновляет высокая светская мораль. Его картинами украшены как церкви, так и публичные здания.