В погребке горел неяркий свет и стены были разрисованы всякими кружками и треугольниками. Народу было немного. Две-три мужские компании. И Ханнес подумал, что настанет время, когда и он со своими приятелями будет вот так же сидеть здесь.
— Ты знаешь историю про колумбово яйцо? — спросил господин Карлсен.
— Нет, — признался Ханнес. — Я только слыхал о ней.
— Это надо знать, в жизни пригодится, — поучал господин Карлсен. — Это значит, что какое-нибудь сложное дело оказывается ясным и простым. Понял?
Ханнес не понял, но он не хотел огорчать господина Карлсена и поэтому кивнул.
— Вот так. А где ты об этом слыхал?
— На строительстве. Ребята говорили.
— А что они еще говорили?
— Больше ничего, — прямодушно ответил Ханнес.
— Ну ладно, — буркнул хозяин неопределенно и потом сказал: — Сам видишь. Я между людьми различия не делаю. Главное, чтобы каждый человек был молодцом. Верно?
— Верно, — подтвердил Ханнес и подумал, что в городе ему везет.
— Ну, выпьем еще, — дружески предложил господин Карлсен.
Но Ханнеса слегка подташнивало от этих жидких, приторных напитков, и ему хотелось домой.
— Дурачок, самое лучшее у нас еще впереди, — засмеялся хозяин. Взял со стола бутылки и пошел впереди Ханнеса. На втором этаже он ногой распахнул дверь. В маленькой синей комнате стоял накрытый стол.
— Благодарю, — сопротивлялся Ханнес, — но я больше не в силах…
Тут пришел кельнер и позвал хозяина к телефону. Господин Карлсен пошел неохотно.
Только Ханнес сел на край дивана, как в комнату неслышно вошла женщина. Вежливо поздоровалась и села на софу рядом с Ханнесом. Женщина была молодая и милая, завитая и надушенная. И одежда на ней была красивая.
— Ты что грустный? — спросила она.
Ханнес покраснел.
— Я не грустный.
— А что с тобой?
— Ничего, — грубо ответил парень.
Женщина вдруг положила голову Ханнесу на плечо и обняла его двумя руками за шею.
— Тогда поцелуй меня.
— Что? — удивился парень.
— Ты заказал меня? — спросила женщина, обнимая его за шею.
В этот момент вернулся господин Карлсен, и его добродушная пьяная физиономия перекосилась от злости.
Ханнеса избили. Бил хозяин, бил кельнер, и милая женщина отвесила ему пару пощечин.
— Забыл, кто тебя кормит, щенок?! — вопил господин Карлсен.
Ханнес поднялся с пола. Удивление и испуг прошли. Он был в ярости. Своими большими руками деревенский парень схватил хозяина за грудь.
— Я запомню, — сказал он. — Я еще покажу тебе «колумбово яйцо».
Шестнадцать лет было тогда Ханнесу.
Пярья поставила на стол полную миску гороховых лепешек, и после долгих приглашений гости стали пить чай. Но у них были такие лица, словно вместо Пярьиных лепешек они пережевывали свои мысли.
Разговор шел вяло. Выяснили, кто где работает, женщины говорили о ценах на базаре, о брынзе и снятом молоке — их можно по дешевке достать на маслобойке. Жаль, не посадили они картофель, тогда бы зимой было легче. Йемелю казалось, что бригадир жульничает, выписывая трудодни. Говорили, что на работе в колхозе изодралась одежда, а новую взять неоткуда. Ханнес хвалил кузнеца Хабибуллина, а Популус — чернозем.
— Воткни в землю палку — сразу прорастет. — И рассказал историю о двух стариках, которые жили в Эстонии. Они постоянно отказывали себе во всем, чтобы прямо на песке построить себе маленький дом. Страх оказаться на закате жизни без крова и куска хлеба подгонял их. Они экономили на всем, питались грибами и ягодами. По одной тачечке они привозили себе торфяную землю, чтобы вырастить немножко редиски весной или тыкву на зиму.
В историях Популуса — даже в забавных — была всегда крупинка грусти.
— Я тогда жил в Сикупилли, и они приходили ко мне в гости, — рассказывал Рууди. — Заглянут на минуту и тут же уходить собираются. Домой торопятся. Песчаная земля, огурцы чахнут, другим овощам тоже удобрения требуются, денег не хватает. А тут!.. — Популус усмехнулся и завязал кисет. — Воткнешь палку в землю — сразу листочки появятся.
Йемель поднялся — пора уходить. Всегда ждешь от воскресенья так много, но вот уже вечер, а ничего особенного за день не случилось.
— Подожди, пойдем все вместе, — сказал Популус. — Или тебе требуется больше времени, чтобы дотащить до дому свое собственное? На нашем дворе, друг Йемель, не растет ничего, кроме крапивы, а она обойдется без твоих удобрений.
Ох уж этот Популус!