— Мы не спорили, — уточнил Константин. — Речь шла о моральном облике Тиберия. Моммзен доказывал, что Тиберий был одним из честнейших римских императоров.
— А кто такой ваш Моммзен? — спросил Мейлер с видом человека несведущего.
— Моммзен был исследователем древнеримской истории.
— И он вызнал это? А вызнал ли он, почему императора задушили подушками? — спросил Мейлер победно. — А ваш Моммзен…
— Это вовсе не мой Моммзен, — возразил Константин с достоинством.
— Ладно, — махнул Мейлер рукой. — Ко всем чертям этого Моммзена!
Я внесла предложение продолжить обсуждение спора на лавочке. Все равно у нас с Мяртэном не было возможности остаться вдвоем.
— Вы ходили на плато? — спросил Константин.
— Да. Смотрели на море.
— Куда ты, Саския?
— Никуда. Хочу подойти поближе к агавам. Рассмотреть их.
Они были посажены между валунами и хорошо туда вписывались.
Когда я вернулась, мужчины вели разговор о государстве Тиберия, в котором было легко заработать себе смертную казнь, а стукачи легко зарабатывали себе на хлеб, и «работы» у них было много.
Если доносчик не мог приписать своей жертве какого-нибудь преступления из-за отсутствия доказательства, он обвинял ее в оскорблении императорского идеала.
Человека, продававшего с обстановкой дом и бюст императора, отдавали под суд. А женщин, которые в своем доме осмеливались раздеваться там, где стоял бюст императора, приговаривали к смертной казни за оскорбление цезаря.
По законам Тиберия можно было привлечь к ответственности и строго покарать даже за неосторожные слова, сказанные в узком кругу, или за происходивший между друзьями обмен мнениями. Конечно, если это удавалось пронюхать. Поэтому дружбу стали считать опасной для жизни. Откровенность считали безумием. А доверие между родственниками — легкомыслием.
— А что говорит ваш Моммзен по этому поводу? — спросил у Константина Мейлер. — Я думаю, это неблагодарный труд — доказывать грядущим поколениям доброту императоров.
Мейлер чувствовал большое удовлетворение победой над Моммзеном. Он предложил распить по этому поводу бутылку чиндзано на площади Капри.
— Скажем саду Августа «спасибо» и начнем двигаться. — Мейлер проявлял сильное нетерпение.
Здесь действительно нечего было больше смотреть. Это я ощущала уже с того мгновения, когда Мяртэн отпустил мою руку.
Мейлер поднял бокал:
— За ваше здоровье!
Я поблагодарила кивком.
— Мало ли что написали моммзены. Мы не обязаны верить всяким моммзенам.
— Здесь уютные плетеные стулья, — сказала я.
— А знаете, лишь немногим архитекторам удается создать удобные сиденья. Чего стоит красивый стул, если он не дает отдыха! — сказал профессор.
— И других привилегий, — добавил Мейлер.
— Скажите, Саския, вы едите перед началом спектакля? — спросил он меня.
— Нет. Сытость делает равнодушной.
— Верно. А принимаете успокаивающее перед выходом на сцену?
— Нет. Один мой коллега принял для успокоения нервов элениум и во время спектакля произносил реплики так замедленно, с такими паузами, что прямо хоть сама отвечай за него.
Я вспомнила, что все же знаю одного актера, который каждый раз перед выходом на сцену съедал большой кусок мяса. Чтобы чувствовать себя более надежно и уверенно.
— Смотрю я их, нынешние пьесы, и удивляюсь. Мысли отрицательных героев узнаю как свои. А у положительных все точно невзаправдашнее, — сказал Мейлер.
Чиндзано действовало.
Мейлер поспешно разливал вино по бокалам, и Мяртэн следил за ним улыбаясь. А у меня все не шло из головы, что он счел красоту Капри слащавой.
— Слыхали, что я сказал Февронии? «Съешьте этих червячков и моллюсков, и тогда они никак не смогут больше вас оскорблять!» — Мейлер смеялся до слез. Я испугалась, как бы он не задохся от смеха. Он действительно сказал за обедом что-то в этом роде.
Я попыталась его остановить:
— Перестаньте, Марк. Несмотря ни на что, Феврония — личность.
— Конечно! — воскликнул Мейлер. — А я разве возражаю? Соседский мальчик всегда говорит про школьного дворника: «Он личность!» Вся школа восхищается им. Человек тринадцать раз подряд ходил сдавать экзамены на право вождения мопеда и каждый раз проваливался. Ежегодно он уже загодя говорит абитуриентам: «Уважайте старого человека! Вишь, как было в прошлом году! Кто бы мог подумать, что эти неучи не поставят мне даже пол-литра в честь окончания школы!» За чье здоровье мы теперь выпьем?
Рядом с первой бутылкой чиндзано появилась вторая.