В ту ночь наш сад за домом освещали только звезды. Пятачок земли, окруженный несколькими досками, которые только сорняки и удерживали в вертикальном положении. Папа надавил ногой на ржавое лезвие лопаты, и оно, как нож в пирог, вошло в твердую землю. В итоге он вырыл довольно глубокую яму, которая по размерам сошла бы за могилу ребенка.
Мы почти закончили, но даже в темноте я заметила, что мама не сняла с пальца обручальное кольцо, которое ей передала бабушка. Папа тогда был слишком беден и не мог позволить себе купить кольцо для невесты. Оно было похоже на чудесный цветок с бриллиантом в центре и лепестками из сапфира. Когда мама двигала рукой, кольцо мерцало в темноте, как испуганный светлячок.
«Алмаз огранки „кушон“, первые алмазы с такой огранкой появились в начале восемнадцатого века, максимально открывает свой цвет при мерцающем свете свечей», – говорила мама, когда кто-нибудь начинал восхищаться ее кольцом. И оно действительно мерцало, прямо как живое.
– А твое кольцо? – напомнил папа.
«Светлячок» спрятался маме за спину.
– Только не его, – сказала мама.
Еще детьми мы с Зузанной, когда переходили дорогу, всегда дрались за право держаться за руку мамы с обручальным кольцом. За самую красивую руку на свете.
– Мы вроде уже достаточно закопали, – пробормотала я. – Нас могут тут застукать.
Стоять и спорить в темноте за домом – только привлекать внимание.
– Поступай как знаешь, Хелена, – буркнул папа и начал закапывать наш «клад».
Я, чтобы поскорее с этим закончить, помогала ему руками. Папа притоптал землю и, чтобы не забыть месторасположение «клада», шагами отсчитал расстояние от «клада» до дома.
Двенадцать шагов до двери.
Наконец пришла Зузанна с ужасными историями о том, как доктора и медсестры всю ночь спасали раненых. Ходили слухи, что под завалами еще оставались живые. Мы жили в страхе, что у нас на пороге в любую минуту появятся немецкие солдаты, наши уши были постоянно настроены на радио в кухне, мы надеялись услышать хорошие новости, но они становились все хуже. Польша защищалась, несла огромные потери, но все-таки не смогла противостоять вооруженным по последнему слову техники дивизиям и авиации немцев.
В воскресенье семнадцатого сентября я проснулась, и первое, что услышала, – это то, как мама пересказывает папе услышанные по радио новости. Теперь и русские напали на нас с востока.
Когда-нибудь наши соседи перестанут на нас нападать?
Родителей я застала в кухне. Они выглядывали в окно. Утро выдалось прохладное, в кухню через мамины занавески задувал бодрящий ветерок. Я подошла ближе и увидела, как еврейские мужчины в черном разбирают завалы напротив нашего дома.
Мама обняла меня за плечи. Как только завалы были расчищены, на улице появились немцы. Они, как новые жильцы пансиона, тащили с собой горы пожитков. Первыми ехали грузовики, а за ними шла пехота. Хорошо хоть Зузанна в то утро была уже в больнице и не видела эту печальную картину.
Папа все смотрел в окно, а мама вскипятила ему воду для чая.
Может, если мы будем сидеть тихо, они к нам не сунутся?
Чтобы как-то себя успокоить, я начала пересчитывать вышитых на маминых занавесках птичек. Один жаворонок. Две ласточки. Одна сорока.
Сорока вроде бы символ неизбежной смерти?
Рычание грузовиков становилось все громче.
Я запаниковала и сделала глубокий вдох.
Что теперь будет?
– С дороги! С дороги! – командовал мужской голос снаружи.
По брусчатке грохотали кованые сапоги. Их было очень много.
– Кася, отойди от окна, – велел папа и сам отступил на шаг в кухню.
Он сказал это так резко, что я сразу поняла – ему страшно.
– Нам спрятаться? – шепотом спросила мама и повернула кольцо цветком к ладони.
Папа подошел к двери, а я принялась молиться. Снаружи кто-то громко и отрывисто пролаял приказы, и грузовик уехал.
– Кажется, они уехали, – шепнула я маме и в ту же секунду подпрыгнула, потому что в дверь постучали.
– Открывайте! – крикнул мужчина.
Мама словно окаменела, а папа открыл дверь.
В дом вошел эсэсовец, весь такой напыщенный и очень довольный собой.
– Адальберт Кузмерик?
Он был сантиметров на двадцать выше папы, то есть такой высокий, что чуть притолоку фуражкой не задел. Он и его шестерка были в форме «Зондерфинст», в черных сапогах и фуражках с жуткими черепами вместо кокард. Когда он проходил мимо меня, я почувствовала сильный запах гвоздичной жвачки. А еще он был упитанный и так высоко держал подбородок, что я смогла разглядеть пятнышко крови на пластыре у него на кадыке, – видно, порезался, когда брился. У нацистов кровь тоже красная.