– Да, это я, – как можно спокойнее ответил папа.
– Директор почтамта?
Папа кивнул.
Два подручных эсэсовца схватили папу и потащили из дома так быстро, что он даже не успел на нас обернуться. Я хотела пойти за ними, но главный эсэсовец преградил мне дорогу своей резиновой дубинкой.
Мама с обезумевшими глазами подбежала к окну.
– Куда они его увели?
Мне вдруг стало очень холодно. Дыхание перехватило.
В дом вошел еще один эсэсовец, он был ниже первого, и у него на груди висел холщовый мешок.
– Где ваш муж хранит документы со своей работы? – спросил высокий.
– Только не здесь, – ответила мама. – Вы не скажете – куда его забрали?
Она стояла, сцепив руки на груди, а тот эсэсовец, что помельче, начал обходить дом. Он выдвигал все полки и запихивал в свой мешок все бумаги, которые находил.
– Коротковолновое радио? – спросил высокий.
Мама затрясла головой:
– Нет.
Тощий эсэсовец распахнул дверцы буфета. У меня свело желудок – я стояла и смотрела, как он сбрасывает в свой мешок наши скромные запасы продуктов.
– Все продукты – собственность рейха, – заявил высокий. – Вам выдадут продуктовые карточки.
Консервированный горошек, две картофелины и небольшой вялый кабачок полетели в мешок. Потом он схватил скрученный бумажный пакет с остатками маминого кофе.
Мама протянула к нему руку:
– Прошу вас… можно оставить кофе? Это все, что у нас есть.
Высокий повернулся и долгую секунду смотрел на маму.
Потом приказал:
– Оставь. – И его подчиненный швырнул пакет на стол.
Они прошли через три маленькие спальни, в – каждой выдвигали ящики комодов и бросали на пол нижнее белье и носки.
– Оружие? – спросил высокий, пока второй обыскивал шкаф. – Еще продукты?
– Нет, – ответила мама.
Я никогда прежде не видела, чтобы она кого-то обманывала.
Высокий подошел ближе к маме:
– Вы наверняка уже слышали, что сокрытие того, что принадлежит рейху, карается смертью.
– Я понимаю, – пробормотала мама. – Если бы я только могла проведать моего мужа…
Мы вышли за эсэсовцами в садик на заднем дворе. Двор был огорожен забором, и, когда там появились немцы, он вдруг показался совсем малюсеньким. Все выглядело вполне нормально, только земля в том месте, где мы неделю назад закопали свой клад, была слишком ровная. Любой бы догадался, что там что-то закопано. Немец шел от двери, а я считала его шаги.
Пять… шесть… семь…
Они видят, что у меня дрожат коленки?
Наша курица, Псина, подошла ближе к месту нашего клада и начала скрести землю лапой в поисках червяков. Да еще лопата стояла у стены дома, и на ней остались комья присохшей земли.
Они заберут нас в люблинский замок или расстреляют прямо во дворе? И мы будем лежать здесь, пока нас папа не найдет?
– Думаете, я дурак? – спросил высокий, шагая к сакральному месту.
Восемь… девять…
У меня перехватило дыхание.
– Конечно нет, – ответила мама.
– Дай мне лопату, – приказал он своему подчиненному. – Вы действительно думали, что вам это сойдет с рук?
– Нет, прошу вас. – Мама схватилась за медальон со святой Марией, который всегда носила на шее. – Я на самом деле из Оснабрюка. Вам ведь известно об этом?
Высокий взял лопату.
– Разумеется, мне об этом известно. Кто не бывал на Рождественском рынке в Оснабрюке? Вы зарегистрировались как фольксдойче?
Так они называли этнических немцев, которые жили за пределами Германии. Нацисты принуждали граждан Польши немецкого происхождения, таких как моя мама, регистрироваться как фольксдойче. Тот, кто регистрировался, получал дополнительный паек, им давали хорошую работу и вещи, которые конфисковывали у евреев и обычных поляков. Мама бы никогда не приняла статус фольксдойче, ведь это означало лояльность Германии. Отказ от регистрации был большим риском, потому что так она фактически выступала против рейха.
– Нет, но я почти немка. Мой отец лишь частично был поляком.
Псина скребла землю на притоптанном пятачке и что-то там выклевывала.
– Если бы вы были немкой, вы бы не нарушали правила. И не стали бы укрывать то, что принадлежит рейху.
Мама прикоснулась к его руке.
– Во всем этом так трудно разобраться. Вы понимаете? Представьте, что ваша семья…
– Моя семья передала бы все свое имущество рейху.
Эсэсовец взял лопату и пошел к притоптанному пятачку.
Десять… одиннадцать…
Мама пошла за ним.
– Мне очень жаль…
Эсэсовец ее не слушал. Он сделал еще один шаг.
Двенадцать.
Долго он будет копать, прежде чем наткнется на коробку?