Я прижала книгу к груди и вернулась домой – Кац уже не сможет потребовать ее назад. Аресты ни для кого не были секретом и чаще всего происходили по ночам. Конечно, неприятно смотреть, как чье-то имущество конфискуют подобным образом, но евреев предупреждали, они были в курсе требований фюрера. Пусть правила были жесткими, но о них все знали, и они разрабатывались на благо Германии.
Не прошло и недели, как я случайно стала свидетелем заселения в тот дом семейства с пятью сыновьями и одной дочерью.
Маме нравилось работать в мясной лавке ее брата Хайнца, поэтому она и меня к нему пристроила. Лавка располагалась в богатом районе города за мостом Оберкасселя. Она была маленькой, и каждый свободный квадратный дюйм занимал товар. Дядя, как носки на бельевой веревке, развесил снаружи окорока и длинные свиные реберные серединки, выложил распластанные вспоротые свиные туши с выскобленными и отдельно расфасованными потрохами.
Вначале мне становилось дурно от этой картины, но со временем, как студентка мединститута, я научилась видеть красоту в малоприятных вещах. Срез ребер цвета слоновой кости в расширенной грудной клетке. Голова теленка (он как будто спит) с бахромой черных ресниц на фоне мокрой шкуры.
– Я могу пустить в дело все – от носа до хвоста, – любил повторять дядя Хайнц. – Все, кроме визга.
Он разделывал и варил свинину целый день напролет. Окна запотевали, запах был тошнотворный и одновременно сладкий, именно такой, какой можно почувствовать только в мясной лавке.
После того как большинство евреев покинули город, наша лавка осталась одной из немногих, где торговали качественным товаром, и дела с каждым днем шли все лучше.
Как-то днем Хайнц сообщил столпившимся у прилавка покупательницам весьма полезную новость:
– Дамы, вам лучше отправиться на площадь. Там сейчас распродажа вещей со складов. Я слышал, фрау Брандт отыскала соболью шубу на шелковой подкладке, так что поторопитесь.
О том, что вещи конфискованы у евреев, не говорилось, но все об этом знали.
– Это просто ужасно, что у людей вот так забирают вещи, – пробурчала тетя Ильза, жена Хайнца.
Она старалась как можно реже появляться в лавке, а когда приходила, всегда приносила мне баночку клубничного варенья, которое я как-то раз похвалила. Тетя Ильза, несмотря на теплую погоду, плотно запахнула жакет и пробыла в лавке всего две минуты.
– Грех рыться в чужих вещах, как будто их хозяева уже умерли.
Тетя оплачивала большую часть моего обучения в медицинском институте. Высокая, худая, с очень маленькой, в сравнении с туловищем, головой, она походила на самку богомола. Мать оставила Ильзе значительную сумму денег, которые та тратила осторожно, хотя дядя, конечно, ворчал по этому поводу.
Хайнц улыбнулся, и его свинячьи глазки утонули в складках жира.
– О, Ильза, можешь не волноваться, они, скорее всего, уже мертвы.
Покупательницы отвернулись, но я понимала, что дядя прав. Если Ильза не будет соблюдать осторожность, ее вещи в итоге окажутся в одной куче с вещами евреев. И золотой крестик на шее не поможет. Знала ли она о том, что делает Хайнц в холодильной комнате? Возможно, да. На бессознательном уровне, как теленок, который начинает проявлять беспокойство в день забоя скота.
– Ильза, ты всплакнула, когда прикрыли лавку еврея Кристеля. Моя жена дружит с евреями и отоваривается у моих конкурентов! Это ты называешь верностью?
– У него я могу купить моих любимых цыплят.
– Могла, Ильза. Если пойдут разговоры, это навредит моей торговле. Скоро тебя занесут в «Позорный список».
Я прикусила язык. Дело в том, что я уже видела имя тети Ильзы в «Позорном списке». В «Позорный список» вносились имена немок, которые отоваривались в магазинах евреев. Листовки расклеивались по городу, каждая была по диагонали перечеркнута черной полосой.
– Жена Кристеля сюда не заходит, – напомнил Хайнц. – И слава богу. И фрау Зэйтс тоже. Хотела купить кочан капусты, а заплатить могла только за половину. Кто так делает? Я его разрежу, а кто купит вторую половину? Никто.
– Зачем ей покупать целый, если нужна только половина? – спросила тетя.
– Мой бог! Как ты не понимаешь? Она же это специально!
– Не придавливай пальцем весы, Хайнц, иначе совсем без покупателей останешься.
Дядя с тетей продолжали пререкаться, а мы с мамой пошли на распродажу на площади.
Мама редко могла позволить себе походы по магазинам. Каждый день она вставала в полшестого утра, штопала и чинила одежду, а потом шла убирать дома или работать в лавку. Благодаря «экономическому чуду» фюрера у нее появилось хоть немного свободного времени в дневные часы, но к вечеру она все равно выбивалась из сил.