Девушек разбудил громкий голос бойца. Открыв дверь, он крикнул:
— Младший лейтенант Лобковская тут ночует? К комбату!
Все всполошились. Сон как рукой сняло. Поспешно одевались. Подгоняли ремни, лямки вещмешков. Перематывали портянки, зачехляли снайперские винтовки. Вскоре вернулась Лобковская.
— Я вижу, вы уже наготове, — окинула она взглядом девушек. — Это хорошо. Сейчас выступаем на Варшаву.
— Даешь Варшаву! — радостно крикнула Аня. — Смерть фашистам!
Гулко рассыпался по половицам ее дробный перепляс, зазвенела частушка.
— Выходи строиться! — оборвала команда радостное настроение девушек.
Несколькими минутами позже они шагали по проторенной дороге к Варшаве, удивляясь массе людей и техники. В утренних сгустках рассвета двигались бесконечные колонны войск. Тягачи тащили пушки. С грозным урчанием обгоняли всех приземистые «тридцатьчетверки» и самоходки с красными звездами на башнях. Тяжело пыхтя, мимо проносились ЗИСы и «студебеккеры».
Все спешили на запад, где гремели бои.
За одним из перелесков навстречу девушкам выползла колонна пленных гитлеровцев.
— Нина, глянь, какой фриц смешной, — показала Аня на одного из них.
— Где?
— Да вон, с краю плетется. Сгорбился, как баба-яга. Только клюки не хватает, а то бы точь-в-точь…
Немец, о котором говорила Аня, действительно напоминал бабу-ягу. На его худом лице торчал длинный, широкий и чуть крючковатый нос. Пилотка, из-под которой тускло смотрели бесцветные глаза, глубоко надвинута на лоб. Ноги обмотаны не то портянками, не то шинельными лоскутами. Руки немец держал в карманах и всем своим обличьем напоминал немощного старика. «А когда-то небось ходил гоголем, орал вместе со всеми: «Дранг нах остен!» — подумала Нина… — Вот и шагает теперь на восток, чучело фашистское!»
Пленные брели мимо девушек серо-зеленой однообразной массой…
Дорога кажется нескончаемой. А где же Варшава? Сколько еще топать? Нина вглядывается в далекую кромку горизонта, но там ничего не видно, кроме серой пелены тумана.
И вот неожиданно возник огромный город, весь в руинах поверженных кварталов. Девушки с волнением смотрели на древнюю польскую столицу, разрушенную фашистами.
— Девочки, что носы повесили? — пробежала взглядом Лобковская по угрюмым лицам подруг и скомандовала: — А ну, сержант Носова, запевай!
Аня чуть-чуть откашлялась и запела:
И, когда дружно грянул припев: «Дорогая моя столица! Золотая моя Москва!» — Нина, словно очнувшись, вместе с подругами подхватила эти до боли родные слова.
Несколько поляков остановились на обочине. Печально они смотрели на девушек, и, казалось, в их измученных глазах плещется боль самой Варшавы.
Предместье польской столицы, Прага, в которую вступили девушки с головным батальоном 207-й стрелковой дивизии, уцелело и выглядело довольно-таки нарядным. Коробки зданий смотрели светлыми окнами, улыбками встречали жители… А за Вислой глазам девушек предстали сплошные руины. Полуобвалившиеся стены зданий с обожженными балками потолков и пустыми глазницами окоп поражали своим угрюмым однообразием. Улицы завалены битым кирпичом, труднопроходимы. Лишь кое-где мелькало уцелевшее здание с лепными украшениями, говорившими о былой красоте города.
Покидая Варшаву, девушки уносили в своих сердцах еще более острое желание мстить фашистам.
Последний рубеж
Батальон остановился на хуторе близ заснеженного леса. Девушкам отвели для ночлега заброшенный дом. Нина с Аней принесли по две охапки березовых дров. Полина с Клавой Маринкиной растопили голландку. Печь загудела веселым пламенем, и тепло разлилось по комнате.
Нина придвинула к голландке скамью и села, прислонясь спиною к горячим кирпичам. Сквозь гимнастерку приятно жгло лопатки. Скоро она разомлела, веки отяжелели. Клонило ко сну. Но слух улавливал громыханье котелка, в котором Полина разогревала консервы.
— Эй, Нинок, не спи! Сейчас ужинать будем, — подошла к ней Аня и тронула за плечо.
— Я не сплю, — и с трудом открыла глаза. — Разморило с дороги…
Поужинав, девушки улеглись прямо на полу на соломе, надерганной из стога, что стоял на задах усадьбы, и вскоре спали как убитые.