Иногда почти вплотную к железнодорожному полотну подступает густой лес. Деревья дробят солнце, бросая свои длинные тени ни эшелон.
Чем ближе к фронту, тем заметнее менялась местность. Вдоль железной дороги торчали пни. Деревья — клены, березы, тополя и сосны — были спилены. Неприютной выглядела пустая, покинутая людьми земля.
Нина задумалась. Вспомнилось, как на их улице от немецкой зажигательной бомбы вспыхнул дом. Вспомнились печальные лица жильцов, оставшихся без крова. Сердце охватила тяжелая грусть.
— Девочки, к вам можно втиснуться? — раздался за спиною голос Шуры Шлиховой.
Нина молча потеснилась.
— Вы что такие пасмурные? Давайте-ка лучше споем песню.
— А какую? — оживилась Аня.
— Нашу, комсомольскую.
Начали они вместе, одна — звонче, а другая — чуть-чуть мягче, нежнее.
Нина стала тихонько подпевать им. И вдруг песню подхватил весь вагон.
Надвигалось сумерки. Солнце купалось в розовом закате, тихо пламенело над дальним холмом… Внезапно в мелодию песни ворвался гул «мессершмитта». Самолет с воем пронесся над эшелоном. Пулеметные очереди с треском прошили дощатые стены.
Девушки в страхе попадали на пол.
Впопыхах Нина ударилась обо что-то твердое. Пальцы судорожно вцепились в чей-то сапог. Лицо прилипло к шершавому полу.
Вражеский истребитель давно исчез, по девушки все еще лежали кто где, напуганные, побледневшие.
— Подъем, девочки! Кажется, пронесло, — поднялась первой Шура Шляхова, отряхивая гимнастерку.
Только теперь Нина почувствовала поющую боль в плече.
— Вот и получили первое боевое крещение, — растирала она ладонью ушибленное место.
— Наверно, к фронту подъезжаем, — в раздумье проговорила Шура. — Скоро должны быть Великие Луки.
— Девочки, тише! Слышите, какой-то гул? — встрепенулась Аня, высовываясь наружу.
Все примолкли, и Нина уловила далекую канонаду. В груди зародился комочек тревоги.
Заскрежетали тормоза. Эшелон дрогнул и остановился.
— Наши соседи уже выгружаются, — подхватила свою винтовку и вещмешок с шинельной скаткою Нина и спрыгнула на мягкую насыпь. — А где же Великие Луки?! — оглядывалась она в недоумении вокруг.
— Был город и нет. Видишь, вон чернеет печная труба, в дальше — одни развалины, — показала направо Аня.
— Весь разрушили!
— Стройся! — прозвучала команда Никифоровой.
В сгустившихся сумерках девушки шагали среди развалин старого русского города. Все здесь сейчас дышало прифронтовой жизнью: где-то тарахтели грузовики, урчали тапки, доносились обрывки команд, из темноты куда-то шли солдаты…
В запасном полку
Девушки прибыли в запасной стрелковый полк. Несть о необычном пополнении моментально разнеслась по землянкам и блиндажам. Взглянуть на приехавших пришли отдыхающие бойцы.
— Смотри, да они и росточком-то с винтовку! — рассмеялся какой-то здоровяк младший сержант, уставившись на Аню.
— Братцы, воробьи припрыгали! — воскликнул другой.
— Шпингалеты, елки-палки! — говорил третий. — Куда вас гонят? Гильзы собирать?!
Эти слова тонули в дружном смехе бойцов.
— Тихо, братва! Майор ихний идет! — предупредил кто-то, и все примолкли.
Никифорова вернулась в сопровождении молоденького стройною лейтенанта с красной повязкой на рукаве. Он повел девушек в глубь леса, к землянкам, которые подполковник Чеботарев распорядился отдать им под временное жилье.
Когда Нина и Аня спустились вниз по ступенькам и оказались в просторной комнате, Обуховская воскликнула:
— Это же целый дом!
— Как наш класс в Вешняках… Инна, ты обратила внимание на лейтенанта? Симпатичный, правда?
Спустя несколько минут мишени девушек пошли по рукам бойцов. Нина подметила, как один из них, пожилой, с обветренным лицом, тыча в Анину мишень пальцем, с укоризной говорил рыжему ефрейтору:
— Гляди, Никола, вот это и «воробушки»! Все — в яблочко! А ты ржал, как колхозный жеребец.
— Ну, посмеялся, делов-то… — оправдывался тот.
— Молодцы! Утерли нам нос! — восхищались бойцы, разглядывая пробитые пулями листки.
Девушки были довольны: их, не обстрелянных еще, признала, можно сказать, старая гвардия.