А двор, как оказалось, не слишком изменился. Так же тяжело раскачивалось на ветру замерзшее корками белье, прицепленное деревянными остроухими прищепками, кучерявыми пластмассовыми и даже сохранившимися с незапамятных времен – оловянными, антикварно потемневшими. Так же курили и матерились грузчики хозяйственного магазина. Так же урчали подъезжающие к его задним дверям машины. Только вот горки, качели и карусели детской площадки были изготовлены уже не из металла, а из разноцветного веселого пластика. Стены крашенных в желтый и бежевый цвета домов нынешние юные художники-монументалисты изрисовывали уже не мелом, а жирными акриловыми струями красок из баллончиков.
Изогнутый углом дом-корабль, в котором жила Женя со своими друзьями, так и не переделали в гостиницу, только часть первого этажа передали диспетчерской автобусного кольца. В доме теперь жили совсем другие люди. Неужели там по-прежнему коммуналки? Или огромные сталинские квартиры сейчас занимают отдельные счастливые семьи? Женя посмотрела в окно своей бывшей коммунальной кухни. На подоконнике угнездилась девочка лет десяти и смотрела во двор, совсем как она когда-то сидела, выглядывая из-за чудовищно разросшегося столетника и высматривая, не пройдет ли мимо Саша Ермоленко.
– Женя? – услышала она незнакомый женский голос и вздрогнула. Кто может здесь ее помнить? Женя ни разу не заходила во двор с тех пор, как они переехали в «Аврору» на Тверскую улицу. Вроде и недалеко, но ее, девочку, тогда гораздо больше, чем старый двор, интересовала новая улица Машиностроителей, куда собирался переезжать Саша.
Женя медленно обернулась. Перед ней стояла совершенно незнакомая женщина с худощавым малосимпатичным лицом и напряженно улыбалась.
– Да, я Женя, – сказала она. – А вы… я что-то не припоминаю…
– Ну как же! Я Галя Иванова! – улыбнулась женщина и, почти как сама Женя взрослому Ермоленко, сказала: – Ну-ка вспоминай: «Море волнуется раз, море волнуется два, море волнуется три: на месте фигура замри!»
– Галка! – всплеснула руками Женя. – Не может быть! Ни за что не узнала бы!
– Да… Я выгляжу не очень… столько забот… А ты, наоборот, необыкновенно похорошела. Даже узнать трудно. Если бы ты так долго не смотрела на окно вашей бывшей кухни, то, возможно, я тоже прошла бы мимо тебя. – Она опять улыбнулась и спросила: – Что, тоска по детству замучила?
– Вроде того! – ответно рассмеялась Женя. – А ты, Галка? Ты-то что здесь делаешь?
– Я здесь живу.
– Как? Разве вы не уехали?.. Или ты снова… Ничего не понимаю…
– Слушай, Женька! – взяла ее под руку Галя. – А давай к нам зайдем! Все расскажу. Поболтаем, а? Сто лет ведь не виделись! Время-то у тебя есть?
– Вре-е-мя… – протянула Женя и бесшабашно тряхнула головой. – Да найдется у меня время! Только удобно ли? Муж? Дети?
– Ни мужа, ни детей сейчас дома нет, так что никто нам не помешает! Пошли, подруга! – И Галя повела ее к тому же крайнему справа подъезду, в котором жила с самого рождения.
– Галь, так ты что, все в той же квартире живешь? – изумилась Женя, медленно поднимаясь по знакомой лестнице. Стены подъезда, казалось, со времен их детства так и оставались выкрашенными грязно-синей, во многих местах облупившейся краской. Может быть, под одним из подоконников еще сохранилась надпись «Галка + Женька = дружба навеки», которую они в четыре руки нацарапали толстыми и острыми на концах гвоздями, вытащенными из ящиков у хозяйственного магазина? Даже черная с белыми лапками кошка, шмыгнувшая между Жениных ног, до боли напомнила Галкину Стрелку, хотя ею быть уж никак не могла. Кошки так долго не живут. Она и во времена их детства была уже весьма почтенного кошачьего возраста.
– Представь, в той же самой и проживаю, – грустно отозвалась Галя. – Мы ведь в то лето так и не переехали на новую квартиру.
– Как? Почему? Когда мы торжественно прощались у Ермоленко, вроде бы у всех наших родителей уже были ордера!
Женя с таким душевным трепетом произнесла Сашину фамилию, что бросила быстрый взгляд на бывшую подругу: не заметила ли та ее излишнего волнения? Но Галя сосредоточенно рылась в недрах огромной сумки, разыскивая ключ. Все, что для Жени сейчас казалось наполненным особым тайным смыслом, для нее было серой повседневностью.
– Обещали квартиры действительно всем, – сказала Галя и вставила наконец найденный ключ в скважину, – но несколько семей так и не успели их получить к тому моменту, когда наш дом раздумали перестраивать под гостиницу. Выехали почти все. Остались мы, Николаевы и бабка с дедкой Вальки-Который Час. Помнишь ее? Проходи!
– Помню. Я всех помню, – отозвалась Женя и переступила порог огромной сталинской квартиры с высокими потолками и лепными бордюрами.
Раньше у самых дверей, как раз под бордюром, висел зеленый Галкин велосипед «Ласточка» с женской рамой, предмет белой Жениной зависти, и соседская детская ванночка. Теперь ничего не висело. Стены были оклеены современными тиснеными обоями с крупными красными и синими цветами. Свою и Женину верхнюю одежду Галя повесила в новомодный зеркальный шкаф-купе, который никак не желал влезать в жалкую прихожую небольшой Жениной квартиры, а в необозримых просторах коридора старого дома смотрелся уютным и компактным.
– Галь, так вам, может, и повезло? – предположила Женя. – Вся квартира вашей семье и досталась? Это ж шикарные апартаменты! В нашей нынешней квартире, например, развернуться негде! А уж гостей принимать – сплошная мука!
– Ага, нам! Как же! Держи карман шире! Единственное, что удалось сделать уже потом, это утрясти вопрос о проживании в квартире двух семей вместо трех. Нам с Вовкой и сыновьями достались две комнаты, а в той, у кухни, где раньше Рябинины жили, сейчас бездетная семья устроилась. Люди неплохие, не могу пожаловаться. Сосуществуем довольно мирно.
Женя прошла в комнату со стандартной мебельной стенкой и компьютерным столом в углу. Из-за высоких потолков мебель, как и в коридоре, показалась ей неестественно маленьких размеров. На журнальном столике в застекленных рамочках стояло несколько фотографий. На одной круглили щеки и надували губы два одинаковых мальчика лет десяти. Женя улыбнулась, сообразив, что бывшая подруга родила близнецов. На второй…
– Галка! – изумилась Женя, схватив в руки вторую фотографию, свадебную. – Так ты что же… вышла замуж за… – Она побоялась назвать имя, чтобы все-таки не ошибиться. Она не виделась с Вовкой Николаевым с момента отъезда из дома, но у Галкиного жениха на фотографии была точно такая же, как у него, задорно торчащая вверх челка.
– Да, я вышла замуж за Николаева, – просто ответила Галя.
– Но ведь вы, кажется, никогда…
– Женька! Мы последний раз с тобой виделись, когда нам было по тринадцать. Разумеется, тогда еще ничего и не было. А потом как-то… само собой получилось. Из детей нашего дома здесь остались только мы с ним вдвоем. Понаехало, конечно, много других, но такой тесной компании, какая была у нас, больше уже не получилось. А может быть, мы с ним и не хотели никаких других компаний? Нам и вдвоем было неплохо. А потом почувствовали, что стали друг для друга самыми главными. Поженились вот… Двух парней родили. У меня теперь целых три Вовки! И все практически на одно лицо.
Женя еще раз взяла в руки фотографию с Галкиными сыновьями. Она сразу этого не заметила, но теперь видела, что они действительно здорово похожи на Николаева, только челки не торчали вверх светлыми ежиками, а лежали на крутых мальчишеских лбах, как и полагается челкам, прямо и чуть набок. Женя поставила фотографию на место и удивилась тому, что Галка уже успела наметать целый стол всяких закусок.
– Так коммуналка же! Холодильники в комнатах держим, – пояснила она и кивнула в дальний угол, где действительно комфортно расположился высокий современный холодильник.
Поставив на стол баночку оливок, она полезла в отделанный матовым зернистым стеклом шкафчик, вытащила из него початую бутылку армянского коньяка и сказала:
– Вот! С 23 февраля осталось! Дернем за встречу! И за наступающий Женский день!