Сейчас, когда я пишу эти двусмысленное строки, я нахожусь в здравом уме и твёрдой памяти. Я полностью отдаю себе отчёт в том, что я делаю или когда–либо делал.
Но в своём собственном теле я ощущаю себя не одиноким. Пройдёт какое-то время, и мой обезумевшей, кровожадный двойник, жаждущий мести, воспрянет на волю. И он не угомонится, пока не достигнет определённой цели.
Иногда временами я чувствую что словно раздвоился изнутри. Часть меня знает некую правду и поэтому сохраняет мои тайны, но мои тайны пленницы в моём же разуме: заперты, подавлены, лишены права голоса. Они оживают, только когда их надзиратель ненадолго отвлекается тайны начинают творить что-то ужасное и это кажется необъяснимо. Когда я напиваюсь до беспамятства и потом когда моим силам уже нет предела засыпаю, всё то что казалось во мне добротой, то что существовало во мне, пытается уже не один раз достучаться до моего опьяненного сознания. Это слишком сложно: речь пленённых тайн доходит до меня в зашифрованном виде, как послание только что с осуществленном плане побега. Однако когда я ненадолго открываю глаза и начинаю прислушиваться к своему голосу, как между нами вырастает непреодолимая высокая стена, и мой внутренний голос заглушает спохватившейся беглец тюремщик. В голове туман, понемногу начинает сгущаться и я, как бы сам себе не противился, постепенно начинаю забывать то, что услышал.
Но я сказал сам себе что не сдамся. Я дол бороться до конца. Во что бы то ни стоило я пробьюсь сквозь кромешную тьму полного страха и ужаса пробьюсь сквозь чёрный сгусток дыма пройду к той части самого себя, найду ту часть которая ещё не утратила каплю здравомыслия и именно та часть не хочет никому навредить. Часть здравомыслия многое мне объясняет, и я наконец-то начинаю понимать, почему я стал таким, я понимаю что кажусь уже не тем, кем мечтал когда-то стать, почему во мне столько ненависти и гнева, откуда взялось это желание причинять людям боль пусть даже они её не заслужили...
Или может я лгу самому себе? Может, в суровой сущности я всегда был таким, человеком просто я не способен это признать самому себе?
Нет, в это я ни за что не поверю.
В конце концов, каждому должно быть позволено в глубине души считать себя благородным героем. И мне тоже. Хотя я вовсе и не герой и никогда им не был.
Я создан для того, чтобы причинять людям боль.
На следующее утро при выходе из дома Лидии померещился, силуэт Генриха на другой стороне улицы он стоял за каштановым деревом в чёрной куртке его темно–русые волосы, как и обычно оказались взъерошенными.
Лидия подошла поближе, присмотрелась внимательнее она даже пыталась не моргать. Но там никого не оказалось. «Наверное, мне показалось», – подумала мысленно Лидия. А даже если и не показалось у неё помимо этого существовала другая проблема. Выкинув из головы мысли о Генрихе, Лидия спустилась в метро и, удачливо добравшись до вокзала Химус–Кроссинг, Лидия села на скоростной поезд до Камбарджини.
Удобно расположившись у оконной, рамы Лидия глядела на высаженные вдоль железнодорожных путей зелёные цветящиеся кусты, Лидия высматривалась на поля золотистой пшеницы, по которым от лёгкого ветерка, как по бирюзовому морю, прокатывалась солнечная волна. День выдался ясный и солнечный, в голубом небе – виднелись всего пара белоснежных облачков. Солнечные лучи падали на панорамные окна Лидии, а она жмурила глаза она, была счастлива: неожиданно Лидия почувствовала пробежавший по телу холодок. Наверное из-за того, что в купе стояла минусовая температура. Что же такого произошло в Камбарджини?
Лидия не поддерживала общение с Зинаидой с того момента когда они виделись в последний раз. В купе Лидия отправила Зои эсэмэску, но ответа от неё пока не получила.
Может, Зинаида ошибается и всё то что она мне говорила её – ложная тревога?
Лидия искренне надеялась, что всё так как она говорила на самом деле. И все эти догадки не только потому, что Лидия лично знала Тристану (за полгода со смерти Майкла за те два месяца Лидия гостила у них в Париже.) Лидию больше не беспокоило, каким образом эта нахлынувшая ситуация отразится на Зинаиде.