Мгновение она не могла заставить себя пошевелиться, а когда смогла — за волосы стащила Мерфи с Октавии, и с силой толкнула его, размазывая по стене, а потом ударила коленом в пах и сложенными в замок руками сверху, по затылку.
— Эл, нет! Эл, не надо!
Слова долетали как будто из тумана, они не могли пробить полосу ярости и гнева, заполнившую собой все. Она знала: сейчас она снова убьет. И не станет жалеть об этой смерти.
— Эл, прекрати! Я сама этого хотела!
Остановиться было трудно: как будто тормознули на ходу разогнавшийся на всю мощь поезд. Но Элайза сделала шаг назад и заставила себя прекратить.
Мерфи сидел на полу, зажав пах руками, и скулил, одновременно с этим бормоча ругательства. Октавия бросилась к нему, но он оттолкнул, с силой, с обидой.
— Что значит «я сама хотела»? — спросила Элайза. — Он же пытался…
— Нет! Нет. Это было добровольно, клянусь. Мы просто целовались, а потом… Как-то так вышло.
Элайза вздохнула. Ярость и гнев выходили из нее медленно, но верно, и уступали место стыду.
— Давай принесу льда? — предложила она, глядя на Мерфи.
— Знаешь, принцесса, — ухмыльнулся тот, — когда в следующий раз захочешь кого-нибудь избить — умоляю, выбери не меня. Мое тело достаточно от тебя натерпелось.
Странно, но именно после этого они как будто стали… друзьями. При других он по-прежнему делал вид, что мечтает о смене власти, но когда рядом никого не было, начинал вдруг шутить, и отбрасывать назад отросшие волосы, и подмигивать, и предлагать себя в качестве средства для выпуска пара.
Может, для него это и была дружба? А она просто не смогла вовремя это понять?
Элайза еще раз погладила столб и пошла к воротам. Залезла на бывшую сторожевую башню и посмотрела в сторону океана.
Может, найти лодку и уплыть? Не на острова, конечно, а просто уплыть — далеко, так далеко, насколько хватит сил. А потом лежать в лодке и смотреть в небо, и ждать, пока все наконец закончится.
— Сломалась принцесса, — сказала она вслух. — Принцесса сломалась.
Она уже собиралась спускаться, когда заметила что-то странное вдалеке. Как будто темный дым парил над океаном, как будто оставленный кем-то след. Санта-Монику отсюда, конечно, не было видно, но Элайза вдруг почувствовала, как похолодела ее спина. Ей показалось… Просто показалось, конечно, ведь они не могли явиться так быстро, никак не могли, совсем, никак, ни в коем случае.
Обдирая пальцы, она стремительными прыжками скатилась вниз по лестнице. Набросила на плечо рюкзак, проверила меч за спиной и, добежав до пролома в ограждении, полезла вверх, на скалы.
Отсюда тоже было плохо видно, но дым вполне можно было разглядеть, и теперь было ясно, откуда этот дым, и эти всполохи в идеально чистом воздухе, и шум, слышный даже отсюда.
Они пришли. Черт бы их побрал, они пришли.
Времени думать не было. Одна мысль забилась в висках настойчивыми ударами: «Предупредить. Я должна их предупредить. Предупредить ее». Элайза скатилась вниз со скалы и побежала, не обращая внимания на начинающее припекать солнце и резь в ободранных руках.
Она бежала долго, отчаянно долго. В боку кололо, сердце билось как бешеное, и она все равно опоздала.
Первый взрыв прозвучал, когда до Люмена оставалось не больше пяти миль. Взрыв был такой силы, что от него качнулись деревья, и что-то лопнуло в ушах, разливаясь болью. Элайза свалилась на землю, зажимая голову в ладонях и стараясь не закричать.
«Опоздала. Я опоздала».
Следом за первым взрывом почти сразу случился второй, он точно был дальше, и, судя по всему, он прорвал баррикаду.
Третьего взрыва она не услышала. Сильный удар по голове, нанесенный сзади, вырубил ее и надолго лишил возможности слышать и видеть.
***
В голову как будто вставили сверло и крутили его нарочито медленными движениями, от каждого из которых что-то в мозгу взрывалось невыносимой болью. Элайза попыталась открыть глаза, но яркий свет, бьющий с потолка, заставил немедленно закрыть их снова.
— Девчонка очнулась, — услышала она грубое. — Вколи ей еще. Некогда с ней возиться.
Укола она не почувствовала, но сверло в голове как будто притихло. Снова попыталась открыть глаза, и на этот раз сумела увидеть лицо склонившегося над ней человека.
— Ну? Очухалась или как?
— Вы кто? — голос вырвался из горла со скрежетом. — Где я?
— Смотри-ка, и впрямь очухалась. Где мой сын, сучка? Отвечай, куда вы дели моего сына?
Сына? Элайза ничего не понимала. Она прищурилась, попытавшись получше разглядеть лицо того, кто кричал на нее, но ничего не вышло: черты расплывались, были какими-то нечеткими, смазанными.
— Вы кто? — снова спросила она. — И кто ваш сын?
Он нагнулся ближе, и ощутив запах его дыхания на своих губах, Элайза узнала наконец.
— Вы отец Финна, — пораженно прошептала она.
— Да неужели? Я спрошу последний раз: где мой сын?
— Он… — к горлу подступил комок. — Он мертв. Чокнутая стерва убила его.
Коллинз отшатнулся, а Элайза подняла руку и потрогала собственную голову. Пальцы нащупали бинты: похоже, неслабо ее ударили. И где она, черт бы побрал все на свете?
Она дернула второй рукой, но поднять ее не смогла: запястье тесно сковывал браслет наручников.
— По закону военного положения, введенного в США, я должен был убить тебя на месте, — сказал Коллинз. — Радуйся, что ты всего лишь арестована. До тех пор, пока не расскажешь мне все, что я хочу знать.
— А потом? — спросила Элайза.
— А потом ты ответишь за все, что сделала.
Рядом раздался какой-то шум, и Элайза, с трудом повернув голову, увидела отодвигающийся полог палатки. Внутрь вошли двое в военной форме, отдали честь и что-то сказали тихо, так, чтобы она не расслышала. Коллинзу услышанное явно не понравилось, но он, бросив еще один взгляд на Элайзу, вышел из палатки.
Солдаты встали по обе стороны от ее койки, а через минуту к ним присоединился еще один, тоже в форме, со смутно знакомым лицом.
— Здравствуй, Элайза, — сказал он, и тогда она узнала.
Уж что-что, а этот голос за пять лет четко запечатлелся в ее памяти.
— Телониус Джаха, — прошептала она. — Так вот кто стоял за всем этим.
Он улыбнулся.
— За «всем этим» стоит гораздо больше людей, чем ты можешь себе представить, дорогая. И в наших общих интересах сделать так, чтобы эти люди остались довольны.
***
Ей казалось, что допрос длится как минимум сутки, хотя на самом деле, скорее всего, не прошло и нескольких часов. Джаха задавал вопросы один за другим, не давая ей подумать, осмыслить, выстроить линию поведения. Он просто спрашивал, а она вынуждена была отвечать.
— Что произошло, когда двери бункера были открыты?
— Часть ребят вышли наружу и были атакованы мертвецами. Потом их пленили земляне, но некоторым удалось сбежать.
— Что стало с остальными?
— Мы встретили Беллами Блейка, и он привел нас в лагерь.
— Почему вы не подчинились Блейку?
— Мы подчинились, но он ушел на вылазку, встретил землян и, ранив их, оставил на съедение мертвецам. Началась война.
— Кто стал лидером в вашем лагере после начала войны?
— Я.
— Почему?
— Потому что так вышло.
Он все спрашивал, и спрашивал, и она отвечала, борясь с подступающей к горлу дурнотой. Она ждала главных вопросов, и они были заданы.
— Зачем вы напали на Санта-Монику?
— Офелия обещала нам проход к океану, а вместо этого пленила наших людей.
— Ты знала, что она действует от имени армии США?
— Нет. Я думала, она действует из своих собственных чокнутых соображений.
После этого ответа на лице Джахи впервые отобразились хоть какие-то эмоции. Он удивленно поднял брови и покачал головой.
— Чокнутых? — уточнил строго.
Элайза сжала зубы.
— Если вы считаете, что устраивать игру в футбол, выпустив на поле и живых, и мертвых — это не признак психопатии, то у нас с вами разное понимание определения «чокнутая».
Джаха усмехнулся и пересел поближе, подвинув стул.