— Почему рядом с тобой я всегда чувствую себя глупой девчонкой? — спросила она.
— Потому что так оно и есть? — улыбнулась Офелия.
Она притянула Алисию обратно и поцеловала — с силой, с яростью, будто завоевывая, присваивая, забирая себе. Расстегнула ремешки нагрудника и позволила ему упасть вниз с бесстыжим металлическим звуком.
— Что ты делаешь?
— Ты не захочешь, чтобы я произносила это вслух, моя королева.
Офелия прикусила ее губу, и это было больно, очень больно, но Алисия стерпела. Она знала, что иначе не будет, что иначе невозможно с этой женщиной, с этой любимой, безумной, чокнутой женщиной. Она знала, что в следующую секунду тонкие пальцы расстегнут ремень на ее брюках и опустят их вниз, до середины бедер, а потом она вдруг окажется прижатой грудью к стене с бесстыдно раздвинутыми ногами, а Офелия прильнет к ней сзади, и рука ее проникнет туда, где когда-то давно было бы белье, но теперь — лишь обнаженное, ничем не прикрытое, готовое к новой боли, готовое принять все, что предложат, все, что смогут и захотят предложить.
— Не шевелись, моя королева. Я все сделаю сама.
И будет холодная стена, царапающая щеку, и ощущение бессилия, и тянущая боль между раздвинутых ног, и горечь с привкусом счастья, и бесстыдное «Мне нравится, какая ты тесная, моя королева», и быстрые движения, не приносящие удовлетворения, но приносящие что-то другое, что-то более важное, более сильное.
И осознание: нравится ей это или нет, но иначе не будет, никогда не будет, и как хорошо, что есть хотя бы это, и, возможно, иначе просто не бывает, и раз не бывает, то нужно просто привыкнуть, нужно признать, что так — правильно, что так — хорошо. И однажды, когда-нибудь, возможно научиться получать от этого настоящее удовольствие, а не странное чувство бессилия, остро замешанное с болью.
Беллами дернул ее за руки, и она остановилась, вынырнув из воспоминаний и осознав, что стоит перед воротами. Как тяжело будет снова увидеть Салазара, как тяжело будет смотреть на него, зная, ЧТО он у нее отнял. Но она — командующая. И потому она не даст ему увидеть, как трудно и тяжело входить сюда после всего случившегося. Она не даст ему понять, что до сих пор иногда Офелия снится ей в тревожных снах, она не позволит ему увидеть, как боль до сих пор терзает сердце отчаянным «Я не смогла ее уберечь».
— Открыть ворота!
Металлические створки медленно раздвинулись в стороны, открывая проход. Впереди был виден коридор из вооруженных солдат, а дальше, за их спинами, виднелась ярко-синяя, с белыми всполохами гладь океана.
«Я хочу чтобы мы однажды смогли лежать с тобой в полосе прибоя, моя королева. Хочу слизывать соль с твоего тела и любить тебя в лучах закатного солнца».
Алисию провели дальше, мимо колеса обозрения (когда-то оно было главной достопримечательностью Санта-Моники, а теперь — лишь ржавым куском железа), мимо стоящих по обеим сторонам пирса солдат, и наконец, на самом краю этого чертового пирса, на самом его конце, обдаваемом брызгами волн, она увидела Салазара.
Он просто стоял там — невысокий, практически лысый, одетый в очередную дурацкую рубашку и парусиновые брюки. Как будто он все еще хозяин маленькой парикмахерской на окраине Лос-Анджелеса, как будто он всего лишь один из миллионов эмигрантов, заполонивших штаты, как будто он все еще муж и отец, заботящийся лишь о своей семье.
— Здравствуй, Алисия.
— Здравствуй, Дэниел.
Она почувствовала, как Беллами отпускает ее руки, как срезает стягивающие запястья веревки. Теперь она могла пошевелить плечами, но не стала этого делать. Застыла на месте, глядя прямо в водянистые глаза Салазара. Ждала.
— Ты пришла, чтобы я смог убить тебя своими руками? Это слишком щедрый подарок, не правда ли?
Он говорил спокойно, очень тихо, так, что приходилось прислушиваться, чтобы расслышать за шумом волн его голос.
— Я пришла для того, чтобы ты отпустил моих людей. Тебе нужны не они, а я.
— Это верно. Но считают ли они себя твоими людьми — вот в чем вопрос, дорогая Алисия.
Она не успела уклониться: он ударил резко, сильно, без замаха. Она упала, царапаясь плечом о грубые доски пирса.
— Все эти годы я хотел спросить у тебя только одно, — медленно сказал Салазар. — Кем ты себя возомнила, девочка? Ты действительно решила, что можешь управлять тысячами взрослых людей?
Алисия сплюнула сгусток крови и поднялась на ноги. Она знала, что больше он не станет бить, и смотрела смело и открыто.
— Я стала их командующей, потому что кроме меня некому было это сделать. И у меня тоже есть вопрос к тебе, Салазар.
Он поднял брови, вопросительно глядя на нее.
— Готов ли ты погибнуть вместе со мной и всеми людьми этого побережья? Или тебе достаточно будет моей смерти?
Тень усмешки пробежала по его лицу. Алисия молча ждала, а он так же молча смотрел — не на нее, а куда-то за ее спину.
— Задай свой вопрос не мне, — сказал он наконец. — Ты пришла говорить с морским львом, и на твой вопрос сможет ответить только морской лев.
Она ничем не выдала своего удивления. Знала: нужно обернуться. Нужно обернуться и посмотреть на того, кто на самом деле все это время стоял за обманом, за предательством, за пустыми обещаниями. Но ей нужна была еще секунда для того, чтобы справиться с собой.
Но она не успела. Человек, стоящий позади нее, заговорил, и от звука этого голоса подкосились ноги, и только безумное усилие, безумное напряжение воли помогло Алисии остаться стоять.
— Здравствуй, моя королева. Я скучала по тебе. А ты?
========== Глава 19. Damnatio memoriae ==========
Элайза вот уже несколько часов сидела в шатре Алисии, крепко связанная и слегка охрипшая от бесконечных ругательств, которыми она то и дело награждала приставленных к ней охранников. Эпитет «тупая обезьянья жопа» был самым мягким из того, что им пришлось услышать, и невозмутимости этих воинов можно было просто позавидовать.
Страшно было представить, как далеко могла уйти за это время Алисия и что с ней могло за это время случиться.
Подумать только! Сдаться морскому льву, чтобы тот освободил их людей. Гениальный план, просто гениальный!
Утешало только одно: похоже, Линкольн и Октавия все же отправились с Алисией, иначе Октавия давно бы вломилась в шатер и освободила ее из этого унизительного заключения.
— Эй, тупая башка, — прохрипела Элайза, услышав за стеной какой-то непонятный шум. — Сходи хотя бы посмотри, что там происходит!
Но идти никуда не пришлось. Через минуту полог шатра отодвинулся и внутрь вломилась целая толпа.
Маркус, Рейвен, Миллер младший, Джаспер, Атом, — Элайза едва не разрыдалась, увидев их живыми и здоровыми.
Охранники попытались оттолкнуть бросившегося к ней Маркуса, но остальные продемонстрировали автоматы, и им пришлось отступить.
— Ты цела? Цела? — как заведенный повторял Маркус, освобождая ее ноги и ощупывая их. — Ты точно цела?
— Буду, если ты прекратишь давить на мои раны, — Элайза отпихнула его и попыталась подняться. Безуспешно: ноги не просто болели, но еще и затекли от долгого сидения в одной позе.
Джаспер подскочил и помог Маркусу поднять ее. Теперь она могла стоять, опираясь на их плечи и поджимая раненую ногу.
— Где командующая? — спросила Рейвен. — И какого хрена тебя связали?
Элайза коротко объяснила, «какого хрена», даже не пытаясь выбирать выражения. Ее куда больше интересовало другое.
— Сколько вас здесь?
— Их сорок семь, — послышался снаружи голос Вика. — Я только что пересчитал.
Элайза взвизгнула от счастья, и если бы могла, бросилась бы ему на шею. Но он понял, подошел и сам забрал ее из рук Маркуса и Джаспера.
— Привет, принцесса. Я так понимаю, тебе тоже не дали поиграть в героя?
— От нее есть новости? — быстро спросила Элайза, обнимая Вика за шею.
— А как же. Полный набор новостей. Но тебе лучше посмотреть на это самой.
Он подхватил ее на руки и вынес из шатра, прямо в столпотворение вопящих, обнимающихся и радующихся людей. Среди которых Элайза увидела Октавию.