Она рывком сдернула с кровати футболку, натянула ее на себя и как была, босая, вышла из комнаты.
Стража рванулась за ней, но она жестом велела им отстать, и они послушно отстали. В комнату Элайзы вошла без стука: боялась, что если станет стучать, то решимость исчезнет так же стремительно, как и появилась.
— Какого черта?
Алисия подошла и остановилась перед ней — удивленной, испуганной, собирающейся ложиться спать и от этого завернутой лишь в тонкую ткань, бывшую когда-то простынью.
— Я не смогла убить ее, потому что какая-то часть меня до сих пор не верит, что все это было ложью, — сказала Алисия и содрогнулась от боли, которой отозвалось на эти слова ее собственное сердце. — Я не смогла убить ее, потому что какая-то часть меня до сих пор надеется, что хоть что-то из того, что было между нами, было правдой. Я не смогла убить ее, потому что вместе с ней я убила бы все, во что верила до ее смерти, все, во что перестала верить после, и все, во что снова начала верить, когда встретила тебя.
Она боялась посмотреть в глаза Элайзы и потому смотрела только на ее плечо — обнаженное плечо, белокожее, усыпанное едва различимыми в сумерках ночи родинками.
— Если бы я знала, что она убьет твоих близких, я бы убила ее. Если бы я знала, какую боль ты будешь испытывать, я бы перегрызла ей горло собственными зубами. Если бы я знала, что она собирается сделать, я бы вырвала из груди ее сердце, не задумавшись ни на секунду.
Она задыхалась и торопилась сказать все, что должна была сказать, пока еще может, пока слова еще способны вырываться наружу — каждое с горечью, каждое с болью, каждое — с невероятным усилием.
— Я не знаю, как все исправить, потому что это невозможно исправить. Я могу только поклясться тебе всем, что есть в этой жизни важного и святого: я найду ее. Однажды я найду ее и заставлю испытать то, что она заставила испытывать тебя. Это не будет местью, потому что я больше не верю в месть. Это будет справедливость, и я сделаю все для того, чтобы однажды она настала.
Алисия закрыла глаза и повернулась, чтобы уйти, убежать, убежать из этой комнаты, от этой женщины, от слов, вырвавшихся из самой глубины ее души, ее уставшего сердца. Но Элайза схватила ее за руку и дернула, принуждая остаться.
— Мне больно, — тихо сказала она, и в голосе ее Алисия услышала такое горе, какого не слышала еще никогда.
— Я знаю, — отчаянно выдохнула она. — Я знаю!
Она сжала ладонь Элайзы и дернула, притягивая к себе замотанное в простыню тело. Обняла за плечи, прижала изо всех сил, зажмурилась, чтобы не выпустить наружу то, что уже давно подступало к горлу тяжелым комом.
— Клянусь, я сделаю все для того, чтобы эта тварь ответила за то, что сделала, — голос Алисии дрожал, но ей было плевать. — Клянусь, я найду ее на островах, посреди океана, посреди пустыни, где угодно. Я найду ее и заставлю испытать такую же боль, которую чувствуешь ты.
Теперь они дрожали обе: прижатые друг к другу, стиснутые в самых тесных объятиях, силящиеся сдержать слезы и слова.
— И ты не права, когда думаешь, что я хочу использовать тебя для доказательства собственной силы. Все это — Люмен, и Новый мир, и ассамблея, и тринадцатый клан… Все это только для того, чтобы найти в себе силы не подходить к тебе, и не касаться тебя, и не касаться твоей боли, потому что будь моя воля — я бы всю эту боль забрала себе. Слышишь? Всю. До последней капли.
Она больше не могла, и знала, что еще секунда — и сердце разорвется к чертям, и из глаз польется не вода, а кровь, и ничего уже нельзя будет изменить, и ничего уже нельзя будет исправить.
И она вырвалась из рук Элайзы, и, спотыкаясь, пошла к выходу, и открыла дверь, и закрыла ее за собой, прижавшись спиной к шершавой поверхности.
— Прости меня, — прошептала чуть слышно. — Прости.
***
Маркус, Вик и Октавия приехали на ассамблею верхом. У рва, окружающего Люмен, спешились и отдали поводья в руки стражников.
— Оружие, — услышали они мрачное, и послушно сложили на землю все, что привезли с собой: мачете Октавии, автомат Вика и пистолет Маркуса.
Их обыскали с головы до ног, и они послушно вытерпели эту процедуру. Двенадцать флагов, развевающихся над Люменом, заставляли поеживаться от торжественности и важности предстоящего.
У внутренних ворот их встретила Индра.
— Маркус, друг мой.
Они обнялись. На застывших рядом Октавию и Вика Индра не обратила никакого внимания, зато Маркусу сказала тихо:
— Нам нужно поговорить до начала ассамблеи. Найдешь меня в северной башне.
Внутри Люмена все тоже было отчаянно торжественно: хижины украшены флагами, дороги вычищены, а люди нарядно одеты. Только сейчас, идя по главной улице, Маркус понял, каким огромным на самом деле был Новый мир. Это и впрямь был город, не поселение, не община. Он увидел здание школы, увидел мастерские, и танцевальную площадку, и даже таверну (Таверну?!).
Их проводили в высокое здание и отвели в комнату с табличкой “Небесные”. В комнате оказался лишь стол с несколькими стульями, графин с водой и стаканы, но даже это внушало надежду: если посреди апокалипсиса к ассамблее готовятся таким образом, то, возможно, не все еще потеряно, и Новый мир и впрямь будет построен.
— Где Элайза? — спросила Октавия у сопровождающего их землянина, но он ничего не ответил. Вышел, демонстративно оставив дверь открытой, будто говоря: вы можете свободно передвигаться.
— И это с ними мы собирались воевать? — усмехнулся Вик, подойдя к окну и посмотрев вниз. — Командующей стоило бы каждого своего врага приглашать на экскурсию в Люмен, может, тогда и желания воевать стало бы меньше.
Октавия забралась на подоконник и задумчиво почесала лоб.
— А мне кажется, что как раз увидев Люмен, враги Нового мира еще сильнее захотели бы его заполучить. Посмотрите: эти люди действительно за пять лет отстроили новую жизнь. Линк говорил, что когда они пришли сюда, здесь не было ничего кроме нескольких зданий и сотен мертвяков.
Маркус почти не слушал их разговор. Он беспокоился из-за того, что сказала Индра. Зачем ей нужна эта встреча до ассамблеи? Хочешь о чем-то предупредить? Предостеречь? И где, черт побери, Элайза?
— Я пойду прогуляюсь, — сказал он, решившись. — Побудьте здесь, хорошо?
Они с удивлением посмотрели на него, но возражать не стали. Он вышел в коридор, нашел лестницу и спустился вниз, озираясь вокруг в поисках башен. Башню не увидел, зато увидел землянку, тащившую на себе деревянное ведро.
— Давайте помогу.
Он отобрал ведро и поразился его тяжести. Землянка указывала путь, Маркус покорно шел за ней.
— Как тебя зовут? — спросил он.
— Эйна, — улыбнулась она. — А ты небесный, верно? Ваша принцесса спасла нас всех от морского народа.
— Ты видела ее? Она здесь?
Эйна кивнула, открывая перед Маркусом дверь в хижину.
— Она почетный гость командующей, — объяснила, входя внутрь. — Но редко выходит из своей комнаты. Говорят, морские убили ее мать.
Маркус поставил ведро в указанный угол и огляделся. Он ожидал увидеть что-то средневековое, но хижина изнутри выглядела вполне современно: кровать явно была производства ИКЕА, кресла и шкаф — тоже, и даже раковина была сделана из стеклокерамики, вот только под сливом стояло такое же деревянное ведро, как то, которое он нес.
— У нас пока нет водопровода, — объяснила Эйна, проследив за его взглядом. — Но мы работаем над этим.
Маркус кивнул и попросил показать, где находится северная башня.
— Выйдешь на главную улицу, дойдешь до школы и повернешь налево.
Путь оказался не таким уж длинным. Уже через несколько минут Маркус по лестнице забрался наверх и увидел Индру с двумя лучниками.
— Оставьте нас, — велела она, и лучники послушно слезли вниз. — Друг мой, я хочу сказать тебе нечто важное.
Он молча ждал.
— Сегодня командующая предложит вам стать тринадцатым кланом Нового мира. Не все лидеры кланов согласны на это, и единственный способ достичь единомыслия — это преклониться перед командующей.
— Что значит «преклониться»? — уточнил Маркус.