Вскоре челн очутился в открытом море, на достаточном расстоянии от рифа, вдали от сражения, вне выстрелов. Мало-помалу цвет моря становился менее темным, просветы на небе расширялись, брызги морской пены стали белеть, на гребнях волн показались белые барашки. Наконец совсем рассвело.
Шлюпка ушла от неприятеля; но ей еще оставалось совершить самую трудную часть своей задачи. Она спаслась от картечи, но не от стихии. Эта небольшая скорлупка очутилась в открытом море, без паруса, без мачты, без палубы, без компаса, с одной только парой весел, лицом к лицу с океаном и с ураганом. Атом, отданный на произвол гигантов.
И вдруг, среди этого безбрежного и пустынного простора, матрос, сидевший на веслах, поднял свое озаренное белесоватым утренним светом лицо, пристально взглянул в глаза старику и произнес:
— Я — брат того артиллериста, которого вы приказали расстрелять.
Книга третья
ГАЛЬМАЛО
I. Слово — это глагол
Старик медленно поднял голову.
Человеку, обратившемуся к нему с этими словами, было под тридцать лет. Лицо его загорело и обветрилось; глаза имели довольно странное выражение: в них замечался одновременно и смышленый взгляд матроса и наивный взгляд крестьянина. Он крепко сжимал в своих кулаках весла. Вид его был, в общем, кроткий и смирный. За поясом у него были заткнуты кинжал, два пистолета и четки.
— Кто вы такой? — переспросил старик.
— Я только что объявил это вам, — ответил матрос.
— Ну, так чего же вам от меня нужно?
Матрос положил весла, скрестил руки и ответил:
— Мне нужно вас убить.
— Как вам будет угодно, — спокойно ответил старик.
— Так приготовьтесь умереть! — проговорил матрос, повышая голос.
— А почему, собственно, я должен умереть? — так же спокойно спросил пассажир.
Наступило молчание. Матроса, казалось, смутил вопрос старика. Наконец он сказал:
— Ведь я уже сказал вам, что желаю вас убить.
— А я вас еще раз спрашиваю — за что? — проговорил старик.
— За то, что вы убили моего брата! — воскликнул матрос, сверкая глазами.
— Я начал с того, что спас ему жизнь, — спокойно заметил пассажир.
— Да, это верно. Сначала вы спасли ему жизнь, а потом убили его.
— Неправда, вовсе не я его убил, а его собственная вина.
Матрос в недоумении уставился на старика, но затем его брови снова насупились зловещим образом.
— Как вас зовут? — спросил старик.
— Зовут меня Гальмало; впрочем, вам совсем не обязательно знать, как меня зовут, я могу вас убить и без этого.
В это мгновение из-за туч показалось солнце. Один из лучей его упал прямо на лицо матроса и ярко осветил его мрачное лицо. Старик внимательно, не отрывая глаз, стал в него всматриваться.
Орудийная пальба все еще продолжалась, но как-то с перерывами, скачками, словно замирая. Густой дым застилал горизонт. Шлюпка, не управляемая гребцом, плыла по воле ветра и волн.
Матрос взял в правую руку один из пистолетов, бывших у него за поясом, а в другую — четки.
Старик поднялся в лодке и спросил:
— Ты веришь в Бога?
— Я верю в Отца нашего небесного, — ответил матрос и перекрестился.
— А есть ли у тебя мать?
— Есть, — ответил матрос и вторично перекрестился. Затем он промолвил: — Довольно! Я даю вам одну минуту, чтобы приготовиться к смерти, ваше сиятельство, — и он взвел курок.
— Почему ты называешь меня «ваше сиятельство»?
— Потому что вы знатный барин. Это видно.
— А у тебя есть свой барин?
— Как же, есть, да еще и знатный. Разве можно жить без барина?
— А где твой барин?
— Не знаю. Он эмигрировал. Его зовут маркиз Лантенак, виконт Фонтенэ, бретонский князь. Ему принадлежит поместье Сэ-Форэ. Я его, положим, никогда не видел, но все же он мой барин.
— А если бы ты его увидел, стал ли бы ты ему повиноваться?
— Еще бы! Ведь не нехристь же я какой-нибудь, чтобы не повиноваться ему. Нужно повиноваться Богу, потом королю — богу земному, а затем своему барину, который для нас тот же король. Но дело не в этом: вы убили моего брата, и теперь я должен вас убить.