"Каждого из нас порой охватывает отчаяние, — отвечал адресат. — Но подумайте о наших братьях, ждавших пятьсот лет. Сейчас Храм прочен, как никогда. Прелати предлагает новые свидетельства. Главное теперь — заполнить ущелье. Не время унывать, не время погружаться в распри. Помните ли вы, что самоубийцам суждено превратиться в ядоносные шипы? Мы не достойны этой участи, парни".
Интриги за спиной. Ни малейшего желания шевелиться, нажимать кнопки, листать бюллетень. Кровяные шарики, экзема, выбивающий сердце чай. Открыл чемоданчик: здесь лежала серебряная книга, видишь чешуйки? Захочу — достану, захочу — спрячу. А могу и швырнуть в тигель. Не нужно ничего, ничего не нужно.
Мальчик сидел на тротуаре, могла сбить машина, мог растоптать бешеный жеребец. Вы же знаете, как это происходит. Тебе плохо? "Все в порядке", — произнес непослушно, сплюнул кровью. Вырвался из алхимических застенков, миракль. Такое случается раз в пятьсот лет.
— Я видел девушку на западной тридцать девятой. Кто-то распилил ее пополам.
Тяжелый том в алой коже. Полистал, бросил. "Рассказы сытых жидовок". Вы уверены?
— Идея Прелати. Вы понимаете, pathworking…
— Стук-постук, костяной индюк. Мы обломаем ногти, это ведь почти космос.
— По-вашему, лучше сложить руки и готовиться к седьмому кругу?
— А теперь смотрите: "каждая страница должна быть определенного размера". Разве вам не ясно: все листы — разные. Мальчишки заполнили только первые двадцать. Теперь еще двадцать, затем восемь. Следующий уровень: евреи.
24
— А восемь последних?
— Не знаю. Но у Прелати, кажется, есть версия.
— И тогда книга появится.
— Вот именно. Она рядом, но мы не видим. Она в воде, доносится плеск. Она в камине, скрип поленьев. Она во чреве кита, она на небесах, облака ползут по обложке. Шесть синих букв: смiрть.
Вы же знаете эти сауны, сюда в очках не войдешь. Засунул линзы в шкафчик, тренькнул замком. Ключ в кулак ухмыляющемуся мерзавцу. Туда, где пар, вода, вопли. Кто не польстится на слепого? Легкая добыча, засунет палец в рот, вылижет язвы. Раскинулся на теплом кафеле, поссал вниз, никто не заметит. Молочное дыхание катастрофы. Вот он рядом — тень, не разглядишь теперь, не увидишь никогда. Напрасно затеял ремонт. Швы разойдутся, рухнет дом.
Ключ, полотенце, линзы. Мерзавец высунул голову из окошка, словно сраный тетерев. Смерть славянским ублюдкам. Вышел на улицу, эвкалиптовый пар. Локоть удерживает брошюру: напечатано на луне. Остатки рифм: "содрать штаны и выебать бесцельно/редактора газеты "гражданин"". Пальцы, ваши пальцы. Наконец подкатил мотор. "К шлюхам, нет — лучше не набережную. Туда, где… ну, вы знаете". Окаменевшая шея.
Чемпион Румынии по бодибилдингу: парня ебли все, кому не лень. Желтые мозоли. Пузырьки просекко, музыка в автомобиле, фонари над кипящей рекой, мост налево, третий поворот, в гору и здесь стоп, вот здесь. По лестнице, вслед за беглым спартанским лисенком. Его косточки, мускулы, жгуты и отмычки. Его зловонные башмаки в прихожей. Заразное полотенце, которым он вытирался. Его галифе, его майка, его кожура и цепи. Его экземпляр "Книги Велиара". Его сиплая нота «ре». Его тайные знаки.
Apo pantos kakodaimonos. Расправил бушлат. Свидание у таежной заимки. Безупречный хуй, лепка зануды-родена. Всплеск фейерверка: четвертое июля, четырнадцатое июля, день падения бужумбуры. Я расковырял твое шампанское, прости. Суета доброхотов, вытрем пятна за скромную мзду природы.
Сидел на кухне, листал телефонную книгу. Дело сделано, ле-олам, аминь. Желтые страницы, красный шелковый халат, амплитуда.
Жертва компрачикосов: улыбался, смеялся, говорил глупости, подливал вино. Когда же ты уйдешь? Когда съебешься, наконец? Зарыться в израненные кишки, одеяло на голову, грелку под трусливые пятки. Два поворота ключа. Сентябрь, с каждым днем холоднее. Октябрь, первый лед. Ноябрь, конец света. Вена на хуе, как зимняя эльба. Новый берлин, стеклянные гнезда, под осокой светится бункер. Ваш диагноз — волчанка. Гниющие ноздри, оплывшие десна, осенний воздух в амбаре, забыли законопатить щели. Поместье старого негодяя, сгнившие конюшни, поле для гольфа — песок, сорняки, крот раскопал всё, что мог. Пристанище больных людей.
Несчастье. Могло бы подкатиться с востока, а оно зрело, как упрямый клубень прямо там, в невыносимом подполье; нет даже света, ничего пристойного не осталось, только сырая земля, только кости Жана Юбера под нею, палец с раздавленным ногтем.
— Циркуляр Lv-Lux-Light вызвал смятение в отделе ЭИ. Вот докладная.
— Оставьте, я посмотрю. Вы свободны.
— Простите, вот еще…
Где чертов наперсток?
— Вернулся Баррон.
— Вот как! Кто его вызвал?
— В том-то вся загвоздка. Это случилось без подготовки, на похоронах брата LT. Парни собрались на погосте, уже начали читать гимн Пану, и тут одна из надгробных плит ожила. Ну вы знаете, как это бывает — глыба берилла, метаморфозы, потом древесный голос.
— И что же он сказал?
— Только два слова: «евреи» и «сестра».
Слава бафомету, хрустальная вещица нашлась на операционном столе. Цела и невредима.
25
Букет: водосбор, купавницы, лютик. Ваза эдомского стекла, гордость Любека — марципаны. Ноготь врос, нагноился, нужна операция, но нет никаких сил, и так уже отсосали костный мозг. Матросы и водоносы. Зодчие и кравчие. Из малафьи напиток забыт давным-давно. Тронул струны, извлек легкомысленный звук. "Орден храмовников! Не орден, а ебаный кошмар!" Встал из-за стола, стал нервно выхаживать по кабинету: скоты! скоты! "Союз истребления славян", дымящиеся кишки в топкапийской чаше, последовательность мелких сизых тюльпанов. Шило мигрени, эхо бельгийских окопов, свидание в Брэ, победоносная слизь.
Зайчик жил один, любил мечтательную карамель, никого не знал, ни с кем не встречался. "Счастливые дни рантье". Держал посредника на аукционах. Так, пустяки: табакерка, медальон, гравюра, замкнутая в серебро косточка куропатки. Неопознанные кисти. Там, где у нормальных парней перепонки.
Заметил на полотне отпечаток детской руки, принялся тереть, появилась вмятина, отслоились кусочки краски. Стоит ли дальше жить? А? А? А? Нежные воспоминания о легковесном моменте, когда удалось задеть русских свиней за живое. За трепещущую селезенку. Юпитер, доставай крюк. Но об этом нельзя, все уже сказано. Ночь в добровольческом отряде, полдник в дикой дивизии, ужин с бригадой душманов, крепнут ряды, плодятся кристаллы, вскипает глина, падает ртуть. Перекрыть блядям кислород. Утереть им нос раскаленным прутом. Выпустить кишки. Станцевать зикр на обломках гордыни.
Дескать, видим насквозь ваш недорезанный ш-м.
Зрители расходились довольные, особо прощались — указательный палец переплетается с безымянным, словно пасхальные ветки. Месяц — март. Температура — минус четыре. Карибский ветер. Живые картины, залитые маслянистым светом. Краска "слоновая кость", пригодна для радиаторов. Выключи отопление, дитя задохнется.
Всё, никуда не годится. Воткнул в сонную артерию почерневшую от сока шпильку. А ведь мог бы ебать двухметрового блондина из лейб-штандарта. Helas, помешал неправильный прикус.