— Теперь вам лучше поехать домой, — сказал он Лоре, когда веселье начало принимать чересчур разнузданный характер. — Вам здесь теперь не место, мэм. Сам я вас проводить не могу, а велю запрячь кобылку и отвезти вас домой.
Но Билл не спускал глаз с Лоры.
— Вот Лен Минога! Сейчас он сыграет нам польку, — закричал он, подтаскивая к пианино маленького человека с гармоникой в руках. — Разрешите пригласить вас, мэм.
Он сорвал Лору со стула и закружил ее по залу. И сразу она почувствовала себя в центре бешеного и веселого круговорота — неслась куда-то сквозь толпу пьяных мужчин, налетая на них, сталкиваясь с ними… И все время Билл бормотал ей на ухо, что он хочет спать с ней, не постоит ни перед чем. Может, она останется на ночь в гостинице? Где она живет? Он придет к ней домой. Если женщина вскружила ему голову, он своего добьется, ничто его не остановит. Лора чувствовала себя совсем беспомощной под устремленным на нее горящим взглядом, в кольце сильных мужских рук.
— Нет! Нет! — твердила она, стараясь высвободиться из его тесных объятий и чувствуя, как ею овладевает странное, безрассудное желание крикнуть: «Да! Да!»
Старатели, которых Мак-Суини заманил шампанским в бар, шумели, требуя к себе Билла.
— Эй, Билл! — орали они. — Ты что — на попятный? Что с ним такое, чего он там застрял? Мак-Суини угощает! Он тебя заткнет за пояс!
Заряд попал в цель. Билл выпустил Лору, словно она сразу потеряла для него интерес, и направился в бар. Нет уж, дудки, он никому не позволит переплюнуть себя. Никакому Мак-Суини!
Чтобы сразу показать всем, кто сегодня угощает, Билл одним махом смел все стаканы со стойки на пол и заказал новый ящик шампанского. Он снова принялся отстреливать пробки, когда официантки замешкались с подачей. Шампанское фонтанами било из бутылок и, пенясь, растекалось по полу; золотоискатели хватали разбитые бутылки и пили прямо из горлышка, запрокинув голову, обливая шампанским бороды и без того уже промокшие насквозь и грязные рубахи.
Когда все, что можно было перебить, перебили, Билл, наконец, свалился без чувств. К утру Мак-Суини удалось выставить за дверь последних гуляк и запереть бар. На следующий день Билл расквитался с ним за дюжину ящиков шампанского и все произведенные разрушения. Обошлось в несколько сот фунтов, говорил Билл, но зато есть что вспомнить. Впрочем, у Мак-Суини был еще один счет к Биллу, и тут он сквитался с ним на особый лад.
Лора не поехала домой в эту ночь. Мак-Суини уступил ей свою комнату, а себе постелил внизу на диване.
— То, что тут вчера было, не должно больше повториться, моя дорогая, — сказал он на утро Лоре, когда они позавтракали вместе. — Так не годится. У меня руки чесались придушить этого мерзавца, когда он тащил вас со стула и заставлял отплясывать с ним. Около вас должен быть мужчина, Лора, — да, да, — чтобы заботиться о вас и охранять. Я простой грубый трактирщик — сам знаю, что совсем не пара для такой дамы, как вы. Но я был бы вам хорошим мужем. И вы бы ни в чем не знали отказа — все было бы для вас, что только вашей душеньке угодно. Решайтесь-ка, Лора, выходите за меня замуж, ей-ей не пожалеете. Клянусь божьей матерью, я буду ухаживать за вами, как за самой настоящей королевой. И уж до конца дней своих вы не будете знать заботы о деньгах.
— Вы очень добры, мистер Мак-Суини, — пробормотала Лора, — но я никогда не выйду больше замуж.
— А вот как раз это-то вам и нужно сделать. Вы же сами видите, что получается… а ведь у вас дочка растет.
Лора покраснела. Ей было стыдно, совесть ее мучила; она не понимала, что случилось с ней во время этого безумного танца с Биллом Королем. Мак-Суини, по-видимому, заметил ее состояние и понял, что ее нельзя отправлять домой; сказать по правде, она так захмелела, что ему пришлось помочь ей подняться по лестнице. Она проспала всю ночь, не раздеваясь, и на утро чувствовала себя совсем разбитой. Противно вспомнить, что она принимала участие в этой оргии! Ее бросало в дрожь при мысли о том, что могло бы произойти, если бы Мак-Суини не выставил ребятам новой выпивки и они не отозвали Билла в бар.
Мак-Суини и раньше предостерегал Лору — советовал ей не пить, хотя ему было выгодно, конечно, что посетители покупают для нее вино. Поэтому он придумал такую уловку: велел официанткам наливать Лоре из бутылки, в которой для него всегда держали холодный чай, или подавать ей разбавленное водой имбирное пиво в бутылке из-под джина. Но Лоре теперь уже нравилось пить коньяк, нравилось веселое головокружение, которое вызывало у нее шампанское. Она сама, лучше чем Мак-Суини, знала, что уже пристрастилась к спиртному, и ей становилось страшно, когда она думала о том, к чему это может привести. Она видела себя жалкой нищенкой, вроде старухи Мэг Райен, которая таскается по кабакам, выпрашивая рюмочку, чтобы опохмелиться.
«О нет! — чуть не плача, говорила себе Лора. — Этого не может быть, до этого не дойдет!» И все же ей было страшно; она знала, что все может случиться, если и дальше так пойдет. Лора не могла освободиться от сознания своей беспомощности, своего одиночества, ей нужна была чья-то любовь и близость. В душной атмосфере гостиницы, окруженная изголодавшимися по женщине мужчинами, Лора внезапно ощутила в себе пробуждение никогда прежде не испытанного ею грубого плотского желания.
Она чувствовала, что могла бы позволить целовать себя, держать в объятиях. Но одна мысль об этом приводила ее в ужас. В душе она оставалась все той же хорошо воспитанной девушкой, которая считала всякие случайные связи безнравственными и вульгарными; все той же тщеславной и самодовольной маленькой женщиной, которая была женой Олфа Брайрли и гордилась своей добродетелью. Любовная связь вне брака казалась ей чем-то унизительным.
Лора стыдилась своих чувств, стыдилась того, что закипало в ней под похотливыми взглядами пьяных мужчин, при их случайных грубых прикосновениях. Она напускала на себя притворное равнодушие: спокойно и с достоинством отвечала на многозначительные намеки, которые делали ей некоторые видные горожане и кое-кто из заезжих знаменитостей. Но все это было лишь жалким притворством. Она не могла обмануть себя: любовные заигрывания мужчин были ей приятны, они волновали ее и как бы возрождали к жизни.
Долгое время после смерти Олфа Лора жила, замкнувшись в своем холодном одиночестве, укрывшись в нем от всех веселых, лукавых глаз, которые порой могут сказать так много без слов. Ей казалось, что потрясение, пережитое ею, едва не лишило ее рассудка, сделало тупой и безучастной ко всему. Она никак не могла примириться с мыслью, что Олф поступил с ней так жестоко, оставил ее одну. На какое-то время она утратила способность нормально мыслить и чувствовать. Она удивлялась, что она видит и слышит, может еще делать какие-то движения, сжимать и разжимать пальцы. Даже Эми, казалось, перестала для нее существовать. Понемногу она убедила себя в том, что не любит дочь; но она постарается быть ей хорошей матерью, выполнит свой долг, даст ребенку все, чего Олф мог бы пожелать для своей дочери.
Она отправила Эми в монастырскую школу в Кулгарди, когда решила играть по вечерам в «Звезде Запада».
— Не могу же я каждый вечер оставлять ее у тебя, — говорила она Салли. — Там, по крайней мере, она не будет, как здесь, носиться после школы по улицам с соседскими мальчишками.
Первое время, играя по вечерам у Мак-Суини, Лора была очень молчалива и держалась замкнуто. Мак-Суини же был всегда чрезвычайно добр к миссис Брайрли, чрезвычайно внимателен. Посетители относились с уважением к ее горю, к трауру, который она не снимала в течение многих месяцев. Лора теперь уже сама не могла припомнить, как это началось — как она сдружилась с официантками, в особенности с Кларой, которая привлекла ее к себе своим чудным голосом, глубоким, сочным контральто, таким сильным и вместе с тем задушевным. Лора аккомпанировала Кларе, когда та, уступая настойчивым просьбам мужчин, соглашалась им спеть. Клара считала коньяк лучшим лекарством от всех скорбей, и Лора все чаще и чаще стала попивать его вместе с Кларой.