— Фамильярности? — Салли удивленно подняла брови. — Скажи, пожалуйста, что ты разумеешь под этим, Моррис?
— Ну, — замялся Моррис, которому было довольно трудно объяснить, что именно он имеет в виду. — Не нужно так свободно держаться.
Глаза Салли вспыхнули, и она пристально посмотрела на него.
— Значит, я держусь слишком свободно?
— Ты называешь людей по их прозвищам, — отозвался Моррис смущенно.
— Но я же не знаю их настоящих имен. Я знаю только те, которыми ты их обычно называешь, Моррис. Например, Поп Ярн. Как его настоящее имя?
— Да и я не знаю, — ворчливо признался Моррис. — Но это неприлично, что ты поешь и улыбаешься и…
— Неприлично петь и улыбаться? — спросила Салли.
— Ну, быть такой веселой с мужчинами, — добавил Моррис. — Ведь здесь золотой прииск. Да, да, и очень скоро твоя репутация будет испорчена!
— Моя репутация? — Глаза Салли засверкали от гнева. — Ты бы лучше о своей репутации заботился побольше, Моррис.
— Салли! — воскликнул Моррис, обиженный и растерянный.
— Дорогой мой, — и Салли тут же улыбнулась своей самой пленительной улыбкой. — Прости меня, но не говори мне больше насчет фамильярности. Мы должны жить здесь в ладу с людьми, относиться к ним так же ласково и дружелюбно, как они к нам. А что касается поведения, то, право же, Моррис, тебе незачем учить меня, как нужно себя вести.
Глава XIX
Вокруг лагеря постоянно бродили туземцы, едва прикрытые рваной одеждой с чужого плеча, в старых штанах и рубашках, в поношенных фетровых шляпах, худые, изможденные, с воспаленными, больными глазами. Они сидели на корточках в пыли перед бакалейной лавкой или мясной, выпрашивали пищу и табак, ждали, не перепадет ли случайная работа, нанимались в проводники к старателям. Моррис предупреждал Салли, чтобы она не приучала кочевников приходить к ней за пищей или одеждой.
— Стоит дать им что-нибудь хоть раз, и ты уже не отделаешься от них, — говорил он и сердито прогонял туземцев, если заставал их возле своей палатки.
В конце месяца из зарослей пришло целое племя. Мужчины и женщины в одних набедренных повязках из волос или меха. Они стояли маленькими группами, с любопытством оглядываясь по сторонам, или расхаживали по лагерю, как хозяева этой земли. Удивленно и насмешливо наблюдали они, как белые люди ползают по горному хребту, копаются и роются в земле, точно большие крысы. Они хихикали, перекликались резкими птичьими голосами. А на закате они ушли обратно в чащу и расположились лагерем возле одного из соленых озер.
В тот вечер Салли услышала веселый и певучий смех туземной девушки возле костра Фриско и увидела тонкую темную фигурку, двигавшуюся в свете пламени.
На другое утро та же девушка мылась позади его палатки. С бессознательной грацией и простодушием дикарки она у всех на виду стояла в одном из тазов для промывания золота.
— Фриско дал пахучее мыло. Велел мыться, — радостно пояснила она, покрывая мыльной пеной тело и волосы.
Никогда Салли не видела такой привлекательной туземной девушки. Стройное темное тело с крепкой точеной грудью напоминало бронзовую статуэтку. У девушки были чудесные карие глаза, но черты лица грубоватые и губы слишком толстые и бледные. Намылившись с ног до головы, она вылезла из таза, подняла его и вылила воду на себя.
В это время, весело насвистывая, появился Сэм Маллет — он направлялся на свой участок позднее обычного. Салли отошла за палатку. Но Сэм едва взглянул на девушку, хотя и крикнул ей:
— Мойся, мойся хорошенько, Маритана.
— Мойся, мойся хорошенько, Маритана, — так же весело повторила она.
Девушка стряхнула воду с волос и принялась расхаживать на солнышке, чтобы обсушиться. Затем ушла в палатку и через несколько минут появилась снова в старой белой рубашке Фриско; вокруг бедер она обернула кусок материи с красным и желтым узором, а на шее блестели две нитки стеклянных бус.
Когда Салли стала убирать постели, она увидела девушку у входа в свою палатку. Босая, с веселыми искрящимися глазами, она скорее напоминала мексиканку или испанку, чем обитательницу кустарниковой чащи. Салли приветливо улыбнулась ей, и весь день девушка не отходила от нее, то и дело издавая удивленные восклицания при виде странных обычаев белой женщины и засыпая Салли вопросами на ломаном английском языке.
— Кто эта девушка из палатки Фриско? — спросила Салли Морриса, когда он вечером вернулся с работы.
— Маритана, — пробурчал Моррис. — Он клянется, что она метиска.
— Маритана? — Салли усмехнулась. Вероятно, вот почему мистер Фриско Джо Мэрфи пел с таким ироническим пафосом: «О Маритана, дикий цветок».
— Конечно, это вранье. Она туземка, — сказал Моррис.
— Но она не похожа на здешних женщин, — заметила Салли. — Цвет кожи у нее светлее и взгляд осмысленнее.
— Вздор! — сердито крикнул Моррис. — Маритана — обыкновенная кочевница, и никого Фриско не убедит, будто это не так. А досталась она ему обычным путем.
— А именно?
— В первую ночь, когда мы здесь поставили палатки, неподалеку было кочевье туземцев. Они прислали к нам двух девушек. Фриско решил оставить одну из них, а другую отправил обратно, подарив ей пачку табаку и жестянку с вареньем. Девушка, которую выбрал Фриско, была еще очень молода и пуглива, она начала кусаться и царапаться, как дикая кошка, и в конце концов убежала. Вот почему он и назвал ее Маританой. Кочевники посылали других девушек, но они Фриско не понравились. Старатели стали дразнить его этой маленькой мегерой и назвали месторождение ее именем, чтобы позлить его.
Через месяц Маритана пришла снова. Вероятно, подчиняясь воле своего племени. Ее отец и будущий муж имели свидание с Фриско. За право оставить ее у себя он подарил им несколько бутылок вина и две пачки табаку. Однако нужно отдать ему справедливость, Фриско обращался с ней хорошо, кормил ее и одевал в яркие платья, как цыганку. Некоторое время ей, по-видимому, нравилась такая жизнь, а потом она убежала в чащу, перепачкала свои платья и раздарила все бусы. Теперь она приходит и уходит, когда ей вздумается. Но он требует, чтобы она оставляла свою одежду и все эти стекляшки, когда она убегает к своим, а когда возвращается, она должна вымыться и надеть на себя платье.
Все же Моррис негодовал на Фриско за то, что тот держит Маритану в лагере, когда бок о бок живет миссис Гауг. Эта беззастенчивая, открытая связь с туземкой казалась Моррису оскорбительной для белой женщины, и он запрещал Салли всякие сношения с Маританой.
— Ты должна игнорировать ее… и Фриско тоже, — сказал Моррис.
— Как же это сделать? — возразила Салли. — Девушка ни в чем не виновата, и я не могу быть с ней груба, когда она приходит ко мне из чащи, как дикий зверек. А что касается мистера Мэрфи, то мы, вероятно, все еще у него в долгу?
— Пожалуйста, перестань пилить меня, — проворчал Моррис.
— Если мы у него в долгу, то мы не можем игнорировать его, — настаивала Салли. — Только, Моррис, не пойми меня превратно. Я не меньше тебя осуждаю такое отношение наших мужчин к туземным девушкам.
— Уж в этом ты никогда не сможешь упрекнуть меня, — заверил ее Моррис. — Туземки грязны, от них скверно пахнет, хотя в молодости некоторые из них довольно недурны. Не понимаю, как можно иметь дело с этими дикарками. Но хуже всего то, что есть негодяи, которые похищают этих женщин и насилуют их, а другим белым приходится платиться за чужую вину.
Салли это знала. Ее радовала уверенность, что Моррис никогда не имел дело с туземками: они претили ему. Моррис и раньше рассказывал ей о том, что столкновения между старателями и кочевниками чаще всего происходят оттого, что белые совращают их женщин.
Не потому, чтобы туземцы с неохотой одалживали своих жен белым людям. Но им не нравилось, когда женщин задерживали в лагере, а их сородичам, считавшим, что они в таком случае имеют право на разные блага, не удавалось этими благами попользоваться. Если туземцы в отместку перед утром нападали на лагеря старателей и осыпали их дождем копий, белые отвечали им стрельбой из ружей и проливали кровь туземцев. Тогда начиналась кровавая вражда. Кочевники считали, что все белые принадлежат к одному и тому же племени и отвечают за преступление, совершенное любым членом племени. Таков был их закон — единственный закон, известный им: око за око, зуб за зуб!