— Мингари! — тихо воскликнула Маритана, увидев животное. Она уселась на земле на некотором расстоянии от гревшегося на солнце хамелеона, чтобы не спугнуть его. Но мингари ускользнул так быстро и неслышно, что Салли даже не заметила, куда он делся.
— Может быть, она сделала кубу — младенца? — пояснила Маритана и, понизив голос, стала рассказывать о том, как давным-давно, когда здесь появились первые черные люди, мингари были женщинами, которые не хотели иметь дело с мужчинами. Их закон запрещал им говорить или свистеть, чтобы мужчины их не услышали, и когда мингари проходили по местам охоты, их охраняли свирепые духи. Женщины-мингари должны были рожать детей для всех туземных племен. Где бы они ни присели отдохнуть — у водоема или под большим камнем, — они оставляли кучу младенцев. Но однажды, когда женщину-мингари схватил молодой воин, она закричала, и свирепые духи в наказание превратили ее и всех ее сестер в этих маленьких животных, лишив их голоса и усеяв роговыми шишечками для защиты от врагов.
Но мингари до сих пор оставляют младенцев всюду, где они отдыхают, и если Маритана и даже сама Салли посидят на том месте, где был хамелеон, у них непременно родится ребенок, — с надеждой в голосе сказала Маритана.
— Тогда уйдем скорей отсюда! — воскликнула Салли, притворяясь, что она страшно испугана. — Я сейчас вовсе не хочу иметь ребенка, Мири.
Маритана засмеялась журчащим смехом, но посмотрела на белую женщину с любопытством и недоверием.
— Как? Не хочешь ребенка? — пробормотала она.
В другой раз они увидели, что сверкающая поверхность соленого озера так и кишит дикими утками. Маритана побежала обратно, чтобы предупредить Фриско. На другое утро, до рассвета, Моррис и Фриско отправились к соленому озеру. Они пробрались болотом, вошли в озеро и, прячась под кустами, как это делали кочевники, стали стрелять по уткам. Маритана последовала за ними и, сняв с себя платье, скользнула в ледяную воду: она подбирала убитую дичь.
В восторге от удачной охоты, она вернулась с целой связкой блестящих черных птиц, прикрепленной к палке, которую она несла на плече. Весь день она возилась с ними, закатала их непотрошеными и неощипанными в грязь и вырыла яму, чтобы их испечь.
— Дикая утка «а-ля Маритана» — лучше этого ничего быть не может! — хвастался Фриско.
Однако Моррис предпочитал, чтобы утка была выпотрошена и ощипана, и Салли зажарила его долю добычи в своей походной «печке». У них с Моррисом гостей к обеду не было. Но с десяток родственников Маританы вдруг появился неведомо откуда с явным намерением участвовать в пиршестве.
Увидев их, Фриско рассмеялся. Он сказал, что ему нравится разыгрывать знаменитого охотника, и он раздавал куски печеной утятины с добродушной щедростью. Наконец трапеза кончилась, и туземцы ушли; но когда Фриско на следующий день вернулся с работы, он снова застал их возле своей палатки: они просили муки, сахару, чаю и табаку. Фриско обозлился и прогнал их, отчаянно бранясь и ругаясь им вслед до тех пор, пока последний темнокожий не скрылся из виду.
Маритана отнеслась к этому изгнанию совершенно спокойно. Она по-прежнему расхаживала по лагерю, смеясь журчащим смехом, и с увлечением делала все то, чему научилась у Салли. Но через два-три дня она исчезла. Ушла к своим, пояснил Фриско, и будет теперь кочевать с племенем до тех пор, пока старому Бардоку, ее мужу, не захочется вина и табаку. Тогда он опять пошлет Маритану в лагерь белых.
Глава XXI
Быстро проходили дни, полные золотого солнечного блеска и такой изумительной небесной синевы, что Салли она казалась прекраснее всего на свете, — приближалось лето.
После дождей или во время холодов окраска земли и неба радовала глаз разнообразием и сочностью. Дороги и взрытые склоны хребта были рыжевато-красные, трава по обочинам и между кустов отливала изумрудом. На горизонте высилась сапфировая вершина Маунт-Берджесса, кругом расстилалось море зарослей, сизо-серое, как голубиное крыло, почти фиолетовое в туманные вечера и в лучах багряного заката.
Все эти краски, казалось, исходили от несметного множества диких цветов. Желтые, алые, пурпуровые и голубые, они то висели кистями в колючих зарослях, то гордо поднимали свои головки над низкорослым кустарником; белоснежные бессмертники и алые ноготки шелковистым ковром расстилались на много миль по ту сторону озера. Но под жарким дыханием лета все поблекло, цветы и травы исчезли, озеро пересохло. Тона неба и земли стали тусклыми, все затянулось унылой пеленой пыли и зноя. Только закаты по-прежнему полыхали над темно-лиловой землей, озаряя небо золотисто-розовым сиянием, да ночами луна заливала серебряным блеском оголенную почву вокруг лагеря старателей.
Салли подолгу сидела, любуясь закатом и лунным сияньем, и их таинственная красота успокаивала ее и утешала в те долгие вечера, когда Моррис уходил играть в ту-ап. Ей видны были игроки, толпившиеся вокруг костра Фриско, и она слышала шум и громкие крики.
— Я поставил!
— Держу на фунт стерлингов!
— Ну валяй!
— Сюда, сюда, мои красавицы!
— Так и есть — орел!
— Опять орел!
— Ставлю доллар!
— Десять шиллингов!
— Фунт стерлингов!
— Пошли!
— Давай, Янки!
— Porca Madonna!
— Решка будет!
— Ах, черт!
Восклицания, крики, невнятное бормотание доносились к ней в ночной тишине, сливаясь в однообразный гул.
Салли так часто видела и слышала, как играют в ту-ап в Южном Кресте и в Кулгарди, что понимала значение каждого возгласа. Эта игра до такой степени вошла в жизнь приисков, что многие споры разрешались таким способом: «А ну, подбросим, — говорили старатели, выясняя, чья очередь платить за вино или идти к опреснителю за водой.
По воскресеньям они целый день стояли или сидели на корточках в пыли, под палящими лучами солнца, жадно следя за тем, как два пенни кувыркаются в воздухе. Пожилые бородатые старатели, могучие рудокопы, приезжие шулеры, зеленые юнцы — все с диким азартом ждали — какой стороной упадут наземь эти монетки. Вечером играть не полагалось — из-за неверного света слишком часто возникали споры. Но когда добыча золота шла вяло и время тянулось медленно, люди, доверявшие друг другу, затевали игру и в потемках нередко засиживались за полночь на песчаной площадке, освещенной тусклым керосиновым фонарем.
И нельзя винить людей, чья жизнь так сурова и безрадостна, за то, что они ищут хоть какого-нибудь развлечения, говорила себе Салли; а игра давала им краткие минуты забвения в той тяжелой борьбе за существование, которую они вели. Салли удивлялась, как могут взрослые люди так увлекаться детской забавой, но Моррис объяснил ей, в чем тут дело.
Ту-ап[7] была азартная игра и притом игра честная, честнее всех других азартных игр. Она давала и бедному человеку шансы на выигрыш. В этом и состоял соблазн. Моррис признавался, что нередко терял до пятидесяти фунтов, а выигрывал иногда и больше. Янки Ботерол, когда ему везло, делал большие ставки. Салли слышала, что во время этой игры из рук в руки переходило до ста фунтов и многие разорялись дотла. Но это была не беда. Старатель всегда мог занять денег на ставку, а лавочник давал провизию в долг.
Если игра велась по всем правилам и за банк отвечал человек денежный и надежный, то ставки достигали очень больших сумм; но с чужими большинство старателей играло крайне осторожно. Некоторые из них уже пострадали от шулеров, которые обманывали их, пуская в дело монеты, одинаковые с обеих сторон. Когда открывались проделки какого-нибудь жулика, с ним обходились довольно свирепо. В Курналпи одного из них чуть не избили до смерти, однако это не мешало другим при случае проявлять ловкость рук.
Любой человек мог выйти на середину круга и заявить о своем желании подбросить монеты. Их клали обычно на «лопатку» — узкую деревянную дощечку, чтобы каждый мог проверить, не одинаковые ли они с обеих сторон. Пари начинали заключать с той минуты, когда игрок вручал свою ставку крупье или клал ее наземь у его ног — это могло быть пять шиллингов, десять или фунт стерлингов, и ставил он на «орла». Крупье объявлял условия пари.