Когда Пэдди работал на папашу Баггинса, он выступал посредником между ним и рудокопами, которые сбывали Баггинсу «джим». Страшно вспомнить, какой поднялся скандал, когда выяснилось, что Пэдди, передавая золото Баггинсу, самовольно удерживал себе комиссионные. Но мальчишка умел постоять за себя. В первом же раунде Пэдди вышел победителем, пригрозив рассказать всем, какие делишки обделывает Баггинс.
Пэдди хвастал, что может «прижать» кое-кого из самых главных воротил, и, надо сказать, действительно «прижимал», когда ему это было выгодно. Ни рудокопы, ни владельцы рудников не любили мальчишку. Но это нисколько не тревожило Пэдди, он держался самоуверенно и нахально, словно был в наилучших отношениях со всеми.
Салли думала, что сумеет оказать хорошее влияние на Пэдди, если будет немного заботиться о нем. Поэтому она сказала Пэдди, что починит ему штаны, если он выстирает их и принесет ей чистыми. Пэдди взял на время брюки у Фриско, и Салли насажала заплаток на старые пэддины штаны; при этом она решила воспользоваться случаем и дать мальчишке добрый совет.
— Ты ведь неглупый парень, Пэдди, — сказала она. — Из тебя может выйти толк, если ты постараешься быть всегда чистоплотным и порядочным.
— Вы так полагаете, мэм? — спросил Пэдди с кривой усмешечкой. — А почем вода на прииске? Боюсь, что здесь не всем по карману быть чистоплотными… и порядочными!
Нет, читать Пэдди мораль невозможно, подумала Салли. Этот сорванец так смотрит на тебя, словно ты сказала невесть какую глупость, и он не хуже других знает, как должен вести себя человек на приисках, если хочет уцелеть. Парню, который один-одинешенек бродит по свету и сам добывает себе кусок хлеба, поневоле приходится шевелить мозгами.
Пэдди был тощий, заморенный мальчишка — ну просто смотреть не на что! Что же, конечно, ему приходилось как-то ловчить, чтобы пробить себе дорогу. Ясно, что он не раз сворачивал с прямого пути и немало получал за это пинков и затрещин. А Пэдди все как с гуся вода. Такого ничем не проймешь, говорили про него на прииске.
В другой раз, когда Салли увидела Пэдди, на нем были новые башмаки, и он сказал, что стянул их в гостинице у одного хлыща, который выставил их в коридор для чистки.
— Каждый должен сам чистить свои башмаки, — негодующе заявил Пэдди, — а не то пусть пеняет на себя.
— Нельзя так делать, Пэдди, — возмутилась Салли. — Все на прииске говорят, что ты на руку не чист, и тебя когда-нибудь выставят вон из города. Уж ты дождешься.
Пэдди ухмыльнулся.
— Ну, пока до меня дойдет черед, многих придется попросить отсюда, — весело сказал он. — И пусть лучше меня выгонят за кражу башмаков, а натирать себе мозоли или ходить клянчить опорки я не стану. Да только никто не захочет поднимать из-за этого шум. Ведь я украл у толстосума. Мало у него обуви, что ли! Вот будь это мой товарищ, тогда дело другое. Ну, да ведь вы знаете, какие у нас тут порядки. Если у кого-нибудь есть то, что тебе нужно, — возьмешь, а потом сквитаешься. Таков закон приисков, мэм. Помните, как сказал Фриско в тот день, когда вы сюда приехали?
Вот он, Пэдди, — верен себе. Спуску никому не даст, и язык острый, как бритва. Это он хочет напомнить мне, думала Салли, что я слишком многим обязана Фриско, и о том, что сказала тогда миссис Баггинс. Попросту дал мне понять, что кочерга, мол, не белее ухвата. Я устраиваю свои дела на один лад, он — на другой. Какая разница — принимать от человека больше, чем ты в состоянии ему вернуть, или просто стащить пару башмаков?
Но выбранить Пэдди она не могла — мальчишка сказал это так почтительно, с простодушным лукавством глядя ей прямо в глаза. Салли даже не была уверена, действительно ли у него было что-то на уме или ей это просто показалось. Вероятно, люди недаром говорят про Пэдди, что этот мальчишка когда-нибудь всех их купит и продаст. Все же многие снисходительно относились к бойкому и острому на язык бездельнику: там, где появлялся Пэдди, всегда слышались шутки и смех. Кроме того, Пэдди каким-то образом ухитрялся быть в курсе всех событий, происходящих на рудниках, и всех скандальных сплетен.
Да, Пэдди не из тех, кого стоит жалеть, думала Салли. Даже когда ему задают хорошую трепку, как было в тот раз, когда его вздул один рудокоп за то, что он прикарманил золото, которое должен был передать Баггинсу. Пэдди сам не раз хвастливо рассказывал, как всыпал ему Длинный Билл.
— Да разве это дорогая плата, — с упоением восклицал он, — за то, чтобы послушать, как папаша Баггинс и Длинный Билл честят друг друга и не могут решить, кто же из них самый отъявленный лгун и мошенник на приисках!
Миссис Гауг говорила впоследствии, что ее нисколько не удивляет, когда она слышит разговоры об «обаятельности сэра Патрика Кевана». Он отличался этим и прежде, когда был еще мальчишкой. В нем совмещалось какое-то удивительное нахальство и уменье расположить к себе человека, когда ему что-нибудь от него нужно; он был нещепетилен и готов в иных случаях играть роль шута.
Уже тогда, в пятнадцать лет, Пэдди твердо шел к намеченной цели. Он здорово насмешил всех, когда вдруг начал посещать аукцион и покупать акции. Где он достает деньги? Что он делает с акциями?
Пэдди ухмылялся и говорил, что хочет разобраться, что к чему. Он твердо решил разбогатеть, и чем раньше он возьмется за дело, тем лучше. Он промышлял продажей полевых цветов и разными мелкими работами от случая к случаю в трактирах, а также нередко служил посредником — за приличные комиссионные, разумеется, — когда у кого-нибудь возникала необходимость сбыть кусок золотоносной руды.
— Вот чертенок! — восклицал Фриско. — Слоняется по прииску — там выклянчит старую тряпку, тут стащит башмаки — и все это с таким видом, словно он на все готов ради корки хлеба. А между прочим один из банковских служащих сказал мне, что у Пэдди Кевана на текущем счету числится трехзначная сумма.
Шли дни, шли недели. Дни и недели слепящего солнца и одуряющей жары. Когда налетал ураган, красная пыль поднималась в воздух, скрывая солнце и полдень превращая в сумерки. Тогда лавки в поселке закрывались и жизнь замирала. Потом, когда ветер стихал, несколько капель теплого дождя падало порой на землю, прибивая пыль. Но грозы не было; не было освежающего ливня, который принес бы облегчение раскаленной земле и изнемогающим от зноя лагерям вокруг Хэннана.
К концу дня Салли всегда чувствовала себя разбитой. Работать приходилось не покладая рук; стряпать обед и обслуживать посетителей под палящим солнцем было нелегко. Вечерами, сидя в своем кресле, обессиленная, измученная, она спрашивала себя, надолго ли ее хватит. Она понимала, что ей никогда бы не справиться со своей столовой, если бы не доброта мужчин, если бы не помощь, которую они ей оказывали. Все, и особенно Фриско. Он находил сотни способов облегчать ей жизнь: присылал продукты из поселка, чтобы ей не нужно было за ними ходить, обещал поставить навес из гофрированного железа, чтобы она не стряпала под открытым небом. Понемногу Салли привыкла советоваться с ним и прибегать к его услугам.
Однажды вечером Фриско, заметив, что Салли обожгла руку, настоял на том, чтобы сделать ей перевязку. Он как-то слишком уж пристально смотрел на ее обожженную руку — а рука была такая загрубевшая, шершавая, с въевшейся во все поры грязью, — что Салли смутилась и хотела отдернуть ее.
— Мои руки ни на что не похожи, — пробормотала она, — никак не могу их отмыть.
Фриско взял и другую ее руку и, низко склонившись, поднес к губам.
— Это самые отважные и самые красивые руки на свете, — сказал он.
Салли была тронута этим почтительным и рыцарским жестом. «Нет, — подумала она, не может быть, чтобы Фриско был такой уж бессовестный и пропащий человек, каким я его когда-то считала». Ей не хотелось верить ходившим о нем сплетням, точно так же, как не хотелось верить всему, что говорили о Пэдди Кеване.
Прошло еще несколько дней, и однажды вечером Фриско сказал:
— Когда я впервые увидел вас, миссис Салли, я сразу почувствовал, что мы с вами не чужие друг другу.
Он сидел на земле рядом с ее креслом; розовая полоска заката догорала на небе, и летние сумерки сгущались вокруг них.