Теперь Хэннан тоже готовился к торжественному дню, когда железная дорога соединит его с Кулгарди. Чтобы не ударить в грязь лицом, было положено истратить на празднества не менее пяти тысяч фунтов стерлингов. С прокладкой железной дороги Хэннан должен был сменить свое старое имя на новое — Калгурли. Уже велись приготовления к торжественной процессии, банкету, балу, спортивным состязаниям, верблюжьим бегам, козьим бегам и всевозможным видам развлечений для старых и малых.
Железная дорога служила залогом дальнейшего процветания этих двух приисковых городов. Она должна была обеспечить строительными материалами и машинным оборудованием рудники, пищей и водой — растущее не по дням, а по часам население, должна была, как верилось каждому, положить конец изоляции приисков и принести с собой все блага современной цивилизации. Открытие железной дороги было встречено всеобщим ликованием.
Вскоре после окончания празднеств Лора уехала на побережье. Олф отвез ее в Кулгарди и усадил в поезд. Красная пыль не пощадила их крошечный домик-бомбоньерку. Плотным слоем она покрывала все — пищу, воду, одежду. Не помогали ни шкафы, ни погреба. От жары Эми худела, становилась вялой и капризной, и Олф не желал рисковать здоровьем своего драгоценного семейства.
Еще до отъезда Лоры Салли узнала, что ей предстоит снова стать матерью. Моррис страшно разволновался: требовал, чтобы она тоже во что бы то ни стало поехала на побережье, клялся, что раздобудет денег. Но Салли понимала, что такие расходы им не по карману. Она вполне может положиться на миссис Моллой, уговаривала Салли Морриса. Зачем ей уезжать куда-то, когда здесь у нее есть такой опытный друг? И уж если на то пошло, в больнице теперь медицинская сестра, сиделка и новый врач.
Моррис снова принялся искать работу. Любую работу — лишь бы она была ему под силу и дала Салли возможность уехать перед родами на юг. Дик только начинал ходить, и как Салли управится с домом, когда у нее будет еще грудной ребенок на руках, Моррис просто не мог себе представить.
Глава XLIV
Динни с самого начала не одобрял решения Морриса идти работать в забой.
— Ты просто лезешь на рожон, Морри, — говорил он. — Чтобы в твоем возрасте становиться к вагонетке, нужно иметь привычку к этому делу и быть малость покрепче.
И теперь, когда Но Коутс, гробовщик, предложил Моррису работу — вести счета и принимать клиентов, — Динни сказал, что Моррис опять берется не за свое дело.
— Пойдем-ка лучше со мной на разведку, Морри, — уговаривал его Динни.
— Нет, с этим я покончил, — отвечал Моррис. — Постоянная работа и регулярный заработок — вот что мне нужно.
Он ознакомился с делом и стал довольно успешно помогать старому Но Коутсу, который давно прихварывал. Моррис немного научился плотничать, когда они с Динни строили дом, и теперь это пришлось очень кстати. Скоро он уже, как заправский гробовщик, снимал мерку с покойников и сколачивал гробы. Когда старый Но умер, Моррис остался работать у его вдовы.
— Если б только я мог откупить у нее дело, — говорил Моррис, — я бы ухватился за это руками и ногами. Похоронное бюро — доходная штука, Динни. Вот куда стоит вложить денежки… когда они есть.
Моррис показал ему все свои выкладки и расчеты, и они произвели на Динни впечатление. Динни заложил дом и купил у миссис Коутс ее похоронное бюро для Морриса, с тем чтобы тот впоследствии мог его откупить.
Конечно, для Морриса видеть себя в роли гробовщика было и невесело и стыдно; но он был рад, что нашел наконец хоть какое-то дело. И он добросовестно занялся им: скреб, мыл, красил старые замызганные дроги, ухаживал за тощими клячами и пытался их откормить.
Похоронные процессии часто проходили мимо пансиона миссис Гауг, стоявшего у самой дороги, по которой покойников отвозили на кладбище. Впереди, по солнцепеку, пыля, ехали дроги, за ними — карета, за каретой — тележки и двуколки, а позади брела еще кучка провожающих.
Салли чуть не заплакала, когда увидела Морриса в долгополом потрепанном сюртуке и цилиндре с траурным крепом вокруг тульи, шагавшего рядом с дрогами. Если хоронили ребенка, Моррис и возница повязывали на цилиндры белый креп и над дрогами развевались грязные, траченые молью белые плюмажи. Если хоронили юношу или девушку, плюмажи были из белых вперемежку с черными перьев, а гроб обивался изнутри дешевым белым атласом.
Родственники покойного или рудокопы, хоронившие своего товарища, считали долгом чести не поскупиться на затраты и устроить то, что называлось «шикарными похоронами», а от Морриса требовалось соответственно этому обставить обряд. Иногда Моррис получал недурной доход от всевозможных дополнительных аксессуаров, отвечавших понятию пышных похорон: дубовый гроб украшался никелированными скобами, над дрогами развевались плюмажи и за гробом шли факельщики с крепом на шляпах.
Только одинокие бедняки отправлялись на тот свет в некрашеных тесовых гробах; да еще евреи, чья религия предписывала простоту и строгость в исполнении последнего обряда. Женщины-еврейки, приходившие одевать своих покойников, старательно избегали касаться мертвых руками, когда обмывали их перед тем, как опустить на вечный покой в простой, сколоченный из досок гроб. Салли видела, как они это делают. Когда Моррис был слишком занят и не приходил домой обедать, она приносила ему еду в сарайчик позади лавки, служивший одновременно и мастерской и покойницкой.
Нередко Моррису приходилось работать ночи напролет, так как в жаркую погоду нельзя было медлить с похоронами. Салли дивилась тому, как он может выносить эту гнетущую обстановку покойницкой, это постоянное пребывание среди мертвецов. Но Моррис, казалось, оградил себя от окружающего непроницаемой стеной; он приобрел профессиональное равнодушие гробовщика.
Только однажды видела Салли Морриса испуганным и потрясениям. Это произошло ночью. Салли сидела в мастерской, дожидаясь, пока он кончит работу; Моррис делал гроб для ребенка. Мертвый ребенок лежал на лавке, покрытый простыней.
— Подожди еще немного, Салли, — сказал Моррис. — Сейчас я уложу этого беднягу, и мы пойдем домой.
Он опустил ребенка в гроб и внезапно вскрикнул от ужаса. Холодный пот выступил у него на лбу.
— Он открыл глаза! — хрипло прошептал Моррис.
— Что ты глупости городишь! — Салли подошла, нагнулась над ребенком и увидела, что по лицу у него пробегают судороги.
Она вынула ребенка из гроба и держала его на руках, пока Моррис доставал из шкафа бутылку с коньяком. Они растирали ребенка коньяком, шлепали его, отогревали своим дыханием, потом Моррис побежал за врачом. Ребенок жил несколько минут, но врач застал его уже мертвым.
Это был жуткий случай. Моррис говорил, что он стал с тех пор самым осторожным гробовщиком на свете. Уж он-то никогда никого не похоронит заживо — ни мужчину, ни женщину, ни ребенка. Моррис мог шутить впоследствии по поводу своего испуга, но Салли еще долго становилось не по себе, когда она вспоминала, как пытались они спасти этого крошку, раздуть искорку жизни, еще тлевшую в жалком маленьком тельце.
Великий день настал наконец для Калгурли, как теперь назывался Хэннан, когда к его нарядному новенькому вокзалу подкатил первый поезд. Немало жгучей зависти и пересудов породил, конечно, вопрос — кто должен и кто не должен был получить приглашение на торжественный банкет, продолжавшийся далеко за полночь. Это был куда более официальный и чопорный обед, чем та веселая пирушка, которой ознаменовались торжества в Кулгарди. Олф Брайрли в качестве управляющего рудником еще удостоился получить приглашение, но никак не Сэм Маллет и не Тупая Кирка — первые старатели, открывшие прииск.
Было время, когда в Хэннане не существовало социальных перегородок. Каждый человек ценился тогда по его личным качествам, и жены рудокопов, лавочников и трактирщиков, встречаясь друг с другом на редких вечеринках или спортивных состязаниях, не задумывались, кто из них более важная персона. Поддерживать добрососедские отношения — вот что было важнее всего в этом отрезанном от мира поселении.