— Я училась в Мельбурнской консерватории, — со сдержанным волнением рассказывала Вайолет. — Как это было чудесно, миссис Гауг! Моя учительница пения была довольна мной, потому что я очень старалась и много работала. Она обещала дать мне рекомендацию, когда я поеду за границу. Потом меня приняли хористкой в оперу. Там пели самые знаменитые иностранные певцы. Это было замечательное время! Я уже готовилась дублировать Марту в «Фаусте». И тут пришла телеграмма от мамы. «Тяжело больна. Возвращайся немедленно». Я знала, что она ждет ребенка и что отец опять все потерял и ушел на разведку. Что мне было делать? Я боялась, что мама умрет и ребятишки останутся совсем одни, без присмотра. О том, чтобы дать мне отпуск, в театре и слышать не хотели. Пришлось нарушить контракт.
«Больше можете к нам не являться, моя дорогая», — сказал мне режиссер. Но я знала, что если мама умрет, я себе этого никогда не прощу. Ей так тяжело жилось всегда, миссис Гауг, это ведь не шутка — рожать в ее годы.
Но когда я приехала домой, мама уже совсем оправилась. Ребенок умер, мне, в сущности, совсем незачем было приезжать — просто мама чувствовала себя очень одинокой и несчастной, и у нее не было денег. Она сказала мне, что мое место здесь, около нее, что я должна помогать ей, а я думаю только о себе, о своем пении и бросила на нее одну весь дом. Я очень сердилась на маму сначала, но теперь мне уже все равно. Она права, пожалуй. Так, видно, не бывает, чтобы делать то, к чему у тебя лежит душа. Делаешь то, что жизнь заставляет делать.
— Вайолет, дорогая, не говорите так! — утешала ее Салли. — Вы не должны терять надежды. Вы молоды…
— Нет, поздно начинать все сначала, — сказала Вайолет. — К тому же двери в мельбурнскую оперу закрыты для меня навсегда: я ведь нарушила контракт без всякого предупреждения. Да если бы даже они взяли меня обратно, я уже не могу уехать отсюда, маме и вправду не управиться одной с полдюжиной ребят, как бы она ни лезла из кожи вон. Нет, видно, уж придется мне торчать здесь и разливать пиво, и тогда все будут довольны. Так что ничего не поделаешь.
Фриско вернулся за Вайолет. Его лошадь пришла первой, и он ликовал.
— Пойдемте с нами, миссис Гауг, отпразднуем победу! — весело воскликнул он. — В баре есть шампанское, хотя, конечно, как всегда, теплое.
Салли отказалась: она обещала Моррису подождать его здесь; но она понимает, конечно, что не должна больше лишать мистера де Морфэ общества его очаровательной спутницы.
Эта молодая особа, удалявшаяся под руку с Фриско, держалась очень уверенно. Высокая, грациозная, в элегантном темно-голубом платье, под цвет ее глаз. Сцена научила ее этому самообладанию и непринужденности манер, подумала Салли. На Вайолет, по-видимому, не производило ни малейшего впечатления то, что ее сопровождает сам мистер де Морфэ, в то время как Фриско явно был в восторге от того, что с ним такая очаровательная дама.
Ничто не задевает ее души, думала Салли. Вайолет целиком ушла в свою мечту стать певицей. Это и спасало ее всегда — грязь, среди которой она жила, не липла к ней. А теперь она вынуждена снова вернуться к этой жизни; надежды ее разбиты. Удастся ли ей, схоронив свою мечту, остаться прежней?
Как могла мать Вайолет заставить ее вернуться за стойку приискового кабака, когда перед девушкой открывалось такое блестящее будущее? Нет, Вайолет уже не вырваться отсюда. Салли казалось, что над девушкой тяготеет рок. Жизнь прииска засосет ее, и она будет жить так, как живет вся эта собравшаяся на скачках, падкая до зрелищ толпа. Бедная Вайолет! Ведь душа ее не перестанет томиться по чему-то иному.
Посчастливится ли ей найти в жизни что-нибудь, что могло бы заменить ей радость творческого выражения своего «я»? В конце концов, она — дитя прииска. Она чувствует себя как дома в этой жаре и пыли, в обществе простых, грубых, нередко пьяных мужчин, — будь то рудокопы или управляющие рудниками. Сейчас она звезда прииска; но блеск этот так быстро может померкнуть. И Вайолет высохнет, одряхлеет, превратится в изнуренную нуждой и заботами женщину; или растолстеет, обрюзгнет, станет неряшливой, грязной… словом, будет такой же, как большинство женщин прииска, чье существование зависит от заработка их мужей, а тот, в свою очередь, зависит от золотых россыпей, рудников, колебания курса акций…
Ясное, прозрачно-голубое утро перешло в ослепительно яркий полдень, потом — когда день стал клониться к вечеру — начало парить. Лошади одна за другой проносились по пыльной скаковой дорожке, стремительный калейдоскоп красных, голубых, зеленых, желтых, оранжевых, пурпурных жокейских курток мелькал перед взором опьяненных азартом зрителей. Как быстро подходил к концу этот единственный праздничный день в унылой череде приисковых будней!