Когда двое часов рядышком лежат на столе, жалею, что не взял большие, классные.
– Все вещи?
– Все, – рассовывая их по карманам, отвечаю я. – Только денег мало.
Идет разборка с деньгами. Оказывается, при доставке сюда у меня имелось при себе тридцать тысяч четыреста пятьдесят рублей. За обслуживание – двадцать одна тысяча двести рублей. Осталось, следовательно, девять тысяч двести пятьдесят рублей.
Покорно вздыхаю, хотя знаю, что перед пьянкой в кармане моих брюк лежала пачечка из восьми десятитысячных купюр. Даже если туда-сюда… Хрен с ним, лишь бы выйти скорее.
Расписываюсь сначала в каком-то журнале, затем в квитанциях.
– Ну все. Свободен.
Неужели закончилось?
Улыбаюсь:
– Спасибо за заботу. Столько людей!.. А можно я про вас поэму сочиню?
Усталая женщина говорит:
– О нас, Рома, лучше в прозе.
– Хорошо, попробую в прозе.
И вот я на улице. Весна кругом!
Только здесь ощущаю, как же мерзко пахнет там, в здании за спиной.
Утро. Солнышко. Люди ходят, ничего не зная.
И я пошел.
Иду, дышу. Глаза слезятся. Лужи. Я иду по лужам. Тепло.
– Э-эх!
Кайф.
1994
Малая жизнь
Глава первая
Этот домик пустовал несколько лет. Хозяева – старики Кудрины – умерли, сначала он, через год с небольшим она, а сын их, Виталий, давно осел в городе. После похорон матери он забил окна досками, на дверь повесил замок, ключ передал соседям и уехал, прихватив с собой несколько дорогих памяти вещей; с тех пор в родной деревне не показывался. Домик ветшал, забор местами повалился, и казалось, скоро вся усадебка придет в полнейшее запустение.
Филипьевы, соседи, сажали на кудринском огороде картошку, унесли к себе полезное в хозяйстве, кой-какую мебель, но открыто растаскивать пока не решались, ждали. И вот этой весной, в самом начале апреля, дождались – появился сухощавый молодой человек с окладистой бородой и длинными волосами, одетый в серую штормовку, истертые джинсы и обрезанные кирзовые сапоги. На плече висела большая, плотно набитая сумка, другую он нес в правой руке, а левой энергично помахивал в такт своим шагам. Шел по улице не замечая луж, смотрел на избы, видимо, отыскивая нужную. И перед кудринской остановился.
Черная и одинокая, косо вросшая в землю, скучно поглядывала она на мир сквозь щели меж досок своими маленькими окнами. Было теплое ясное утро, солнце топило остатки снега, а в домике, кажется, всегда темно, холодно, как в закупоренном погребе. Штакетник палисадника изломан, два бревнышка сгнили и упали, черемуха разрослась.
Приезжий поставил сумку на сухой пятачок перед воротами, закурил, некоторое время разглядывал будущее свое жилище, затем пошел к соседнему дому, что слева, к Филипьевым. Постучал в калитку. На дворе загремела цепью, басовито залаяла собака, вскоре вышел пожилой, но еще крепкий, плотный мужчина в фуфайке, свалявшейся кроличьей ушанке.
– Здравствуйте, – сказал приезжий, – я к вам за ключом.
Филипьев с недоверчивым прищуром смотрел на него.
– Это от Кудрина, что ль? А вы кто ему будете?
Молодой человек достал из кармана записку, протянул Филипьеву, тот принял ее, не торопясь прочитал.
– Ну, ежели он разрешил, то конечно. Счас вынесу. – И скрылся за калиткой.
Весна поздняя в этом году, снег только сходит, кругом грязь, мокрая серость. Люди передвигаются в резиновых сапогах или высоких ботах медленно и осторожно. Проехала телега, разбрызгивая далеко вокруг из-под колес комья глины вперемешку с золой и навозом. Куры копаются в этой жиже, что-то клюют.
– Пойдем вместе, сдам как есть, – вернулся с ключом Филипьев.
Они направились к кудринской избушке. Сосед сунул руку в отверстие в заборе, двинул слегу, открыл калитку.
Посреди двора большая лужа талого снега, всюду толстые сухие стволья крапивы, полыни, истлевшие листы лопуха. Валяются гнилые доски и жердины; рухнувший, будто огромным кулаком прихлопнули, навес-дровяник…
– Да, без хозяев-то оно вот как, – вздохнул Филипьев, – быстро прахом идет. Как Виталька-то там? Давно он сюда не наведывался.
– Нормально, кажется, – приезжий пожал плечами. – Старший мастер по ремонту холодильников…
– М-м… А вы надолго думаете?
– Думаю пожить.
– Дело-дело. Звать-то как?
– Сергей.
– А меня Василий. Соседи, значит, теперь.
С трудом провернулся ключ в заржавевшем замке, отпала стальная дужка. Филипьев впустил Сергея в темные, захламленные сенки. Внутренняя дверь не заперта, приколочена слегка гвоздем; дернули хорошенько – открылась.
Две комнаты. Одна, побольше, служит кухней и залом, а другая спальней. Печь в первой комнате, овальный обеденный стол, табуретки. Воздух затхлый, мышами пахнет.