В конце 1980-х годов я купил у фарцовщиков годовую подписку зарубежных журналов об искусстве, моде и культуре Arena и i-D, где было много рекламы марки United Colors of Benetton1. Эта марка появилась еще в 1965 году, но агрессивную кампанию запустила в середине 1980-х годов. Я не сталкивался с такой рекламой, она меня впечатлила, ее автором был Оливьеро Тоскани. В одной из них, например, была фотография младенца-дауна в меховом манто
с надетой на голову короной Российской империи. Ребенок был не просто дауном, а имел волчью пасть: такой врожденный дефект, выраженный в отсутствии нижней губы, вместо нее — щель. Поверх фотографии была надпись «Иван Пегров». Вероятно, имелся в виду «Петров», но они совершили ошибку в одной букве — для западного глаза все, что напечатано кириллицей, воспринималось одинаково. У таких детей довольно трудная судьба, им стараются делать пластические операции, а здесь, наоборот, природный дефект используется как элемент шокового люкса, ребенок одновременно и в золоте, и урод.
В Советском Союзе реклама была беспомощной, типа надписи «Пейте томатный сок!» на изображении розовощекого младенца. В рекламе United Colors of Benetton все было наоборот — она работала на основе шока. В других вариантах были использованы снимки всяких уродов, целующихся монашки и монаха, африканских людоедов — и все они рекламировали всего лишь товары легкой промышленности. Для меня эта марка стала своего рода путеводной звездой, эстетическим идолом того времени. Рекламная кампания была концептуально выстроена от самого названия, она подразумевала два смысла: разнообразие цветовых гамм, решений в одежде и — одновременно с этим — цветов кожи. Меня это чудовищно впечатлило, это был эстетический шок, открытие на уровне современного искусства. Думаю, что этс и было современным искусством, только облеченным в форму рекламы. Конечно, существовали уже и такие художники, но я был о них плохо информирован.
Пережив этот общий эстетический шок, я решил действовать в определенном направлении. Я взял логотип United Colors of Benetton и стал его по-своему трансформировать, заменял слова. Сейчас я это могу охарактеризовать как попытку сделать что-то в духе немецкого экспрессионизма с его мрачными сюжетами. Получились цветные постеры, в общей сложность около двух-трех сотен, я их изготовлял вручную при помощи листа ватмана и гуаши. Из этого я сделал выставку в Центральном выставочном зале, которая
была довольно успешной. В 1988 году был раздрай и анархия, договорился о бесплатной выставке я за пять минут. Случайно на эту выставку попал некий итальянец. Он был в восторге от того, что в странном, дремучем, страшном городе Волгограде есть человек, который рефлексирует на такую тему. Он пожал мне руку и сказал что-то вроде: «Да, да, Бенеттон, мы это обсуждаем в Италии, для нас это большая проблема».
Затем была выставка в Доме архитектора, в подвале которого располагался большой зал. На этой выставке была моя бенеттоновская живопись, работы участников группы, а гвоздь программы — парфюм, который мы сделали с моим приятелем. Мы были фанатами железных дорог: взяли креозот2 и на его основе сделали одеколон с подобным запахом. Жидкость была настояна на спирту, мы расфасовали ее по симпатичным флакончикам, приклеили этикетки и выпустили тиражом в десять экземпляров, представив на выставке. Этот проект мы делали совместно с человеком, который профессионально занимался парфюмерией, поэтому получился не просто мутный раствор, а светло-коричневая жидкость цвета виски. Весь тира» у нас раскупили, в числе покупателей был какой-то комсомольский секретарь и турист из Германии.
Позже была выставка в Речном порту. Одно из ресторанных пространств на его территории ремонтировали и оно несколько лет стояло пустым. В нем были оштукатуренные стены, высокие потолки, ковролин, все чисто и пусто, почти как в галерее. Оно состояло из целой анфилады комнат, одного большого зала и кухонного пространства, где стояла печь, вытяжка и мясницкая колода с топором. Последняя меня, естественно, жутко вдохновила. Как-то я случайно увидел в лифте табличку, на которой были нацарапаны ругательства, и решил, что это можно концептуально симулировать на выставке. Мы обо-
шли город, сняли все жестяные таблички, какие только нашли, и на них процарапали иглой циркуля всякие словечки, которые изменяли смысл написанного в сторону некой мистическо-сексуально-суицидальной темы. В большом зале мы сделали выставку живописи.
До кухни шел довольно узкий коридор, который несколько раз изгибался. В нем был сделан темный лабиринт с указателями, куда идти, а в конце «туннеля» поставлен стробоскоп. Зритель должен был идти по темному коридору и просто терять ориентацию, идти на свет. По нашему заключению, это должно было ассоциироваться с движением души после смерти — тогда у нас в головах были примитивные метафоры, мы просто учились работать как современные художники. В кухне мы поместили чучело солдата с отрубленной головой. Он лежал на мясницкой колоде, топор был воткнут в шею, а голова валялась рядом, Последняя была сделана из арбуза, покрытого воском Уже по застывшему воску я вырезал скальпелем черты лица, затем покрыл телесного цвета гуашью с клеем, которая, когда высохла, превратилась во что-то наподобие резины. Результат получился достаточно достоверным, в полутьме это выглядело особенно зловеще. Когда человек входил туда, он видел обезглавленное тело, которое стояло на коленках, руки были безвольно опущены, голова валялась рядом с колодой, воткнут топор, все в арбузном соке — выглядело страшно. Все это сопровождалось индийской музыкой, игрой на ситаре. Я взял музыку в исполнении индийского музыканта Рави Шанкара, пустил ее задом наперед и замедлил. Получился странный Pink Floyd с загробным ритмом: ситар, который обычно звучит очень тонко, превратился в басс-гитару. Эта музыка произвела впечатление на одного персонажа, который славился как экстрасенс: он выбежал в зал и сказал, что там черная энергия и необходимо немедленно выключить магнитофон.