ЦДХ для меня стал родным домом, я там дневал и ночевал, шастал по всем залам, обедал в кафе. В это время я много чего видел, у меня была дикая жажда видеть современное искусство, но поговорить или завязать с кем-то контакт не получалось. Тогда мне запомнилась выставка французского современного искусства, там был какой-то оп-арт, зеркальная комната и другие работы известных художников (я купил каталог этой выставки). В конце концов деньги закончились, меня выгнали из квартиры. Следующие несколько месяцев я жил у одного хиппи, пока его родители были в отъезде, потом меня вежливо попросили удалиться. Другой мой знакомый, уже панк, пристроил меня на автостоянку, где сам официально числился как сторож и получал зарплату, и я там ночевал. В это время я познакомился с двумя беглыми солдатами, которые тоже там ночевали: один из них был крестьянского типа персонаж, другой — хиппи (у него была кличка Flower).
Так мы оказались вчетвером — я, панк и два солдата. Все мы жили на этой автостоянке, там был чудовищный сарайчик с кошмарными условиями — ни душа, ни туалета. Нужду мы справляли за этим сараем, в какой-то момент там развелось огромное количество мух. Панк постоянно нюхал клей и бензин. Однажды ночью он слил на автостоянке бензин из бака одного автомобиля и принес в стеклянной трехлитровой банке. Сидел, дышал им над этой банкой и в конце концов отрубился, а банка опрокинулась набок, бензин вытек. Чуть выше на табуретке стоял чайник на электроплитке. Если бы плитка свалилась вниз, мы бы сгорели заживо и выпрыгнуть не успели бы — там не было замка и на ночь мы на всякий случай завязывали веревку вокруг ручки, чтобы никто не узнал, что нас там четверо.
К тому времени я почти превратился в бомжа.
Мы тогда жестоко страдали от голода, дошли до крайней степени истощения, воровали по магазинам, иногда по нескольку дней не ели. Панк получал зарплату и иногда нас кормил, но он не мог постоянно содержать эту орду людей. В ЦДХ меня по-прежнему
пускали, иногда я пробегал через вахтера, показывая какую-то липовую хрень — у меня была карточка из библиотеки, похожая на удостоверение. Я уже ни с кем не знакомился — и смущался, и злился.
В какой-то момент я решил: «Раз вы сволочи, буржуи я ненавижу вас всех, буду вопреки выживать и ненавидеть вас за то, что живете в теплых квартирах, едите каждый день». Это уже была большая степень морального разложения. Голод — это очень странная вещь, ты действительно сходишь с ума, думаешь только о еде, тебе снятся сны на эту тему. Мы ходили по парку и думали поймать какую-то утку, чтобы съесть, смотрели на любую птицу как на еду, заходили в магазин с такими глазами, что от нас шарахались люди.
При этом я еще думал об искусстве — у меня были карандаши, фломастеры, краски, бумага, я отклеивал афиши, рисовал поверх и на обратной стороне. Пока солдаты не разъехались из Москвы, у нас была шизо-арт-группа. Мы регулярно ездили к ЦДХ и делали там «перформансы» вчетвером, это был шизо-бомж-театр прямо на ступеньках центрального входа. Я придумывал каждый день какие-то сценарии, рисовал плакаты с картинками комиксного характера. Мы устраивали пляски, безумные телодвижения, раздевания, выкрикивали речевки, нашли противогазы, которые тоже использовали. В качестве зрителей собиралось человек по пятнадцать, мы ходили с шапкой, нам иногда кидали деньги, но хваталс этого на кисель и булочку, кроме них были ништяки в кафе3. В ЦДХ к тому моменту уже невозможно былс питаться, становилось слишком дорого и гламурно, мы ходили в другое кафе неподалеку от Пушкинской площади, ближе к кинотеатру.
У нашей группы было название, дурацкая аббревиатура «Антиглимбш», где «антигл» — «антигруппа любителей», а «имбш» — «имени Бертольда Швар-
ца»4. С этой группой мы сделали мой первый в жизни радикальный перформанс, он состоялся на выставке в ЦДХ. В ней негласно принимал участие Пригов: там была его инсталляция «Сантехники», которая состояла из смоделированных из ДСП двух комнат и туалета, в котором находились два унитаза и стояли манекены-сантехники. Все было обклеено газетами с классическими приговскими, набитыми через трафарет, логотипами. Мы пришли на вернисаж выпить вина и тут панк сказал, что сейчас обосрется, стал искать туалет. Я увидел эту инсталляцию и сказал ему, что не надо идти в туалет — вон там на унитаз можно сесть. Поскольку унитазов было два, я тут же уговорил одного из солдат сделать то же самое — они сняли штаны, сели на унитазы и стали срать.
Было очень много людей, фотографов. Это действо увидела вахтерша, сказала, чтобы уходили.
Я начал говорить ей, но громко, чтобы все слышали, что они не уйдут, ведь это искусство, перформанс, это мои актеры, которые выполняют мою задачу, поставленную мной как режиссером. Я был очень наглый, не растерялся, удивлялся, что она не понимает, что это и есть радикальное искусство, что мы группа художников-анархистов, которые блюют на буржуазные ценности, показывают, что они ничего не стоят, и если тут поставили унитаз, то мы будем срать туда. Вахтерша вызвала охранников, которые моих несчастных перформеров просто стащили с унитазов силой. Я кричал, что мне Пригов разрешил (его самого в этот момент не было). Нас поволокли по ступеньках вниз, при этом мы кричали, визжали, производили как можно больше шума. Панк и солдат были обо-сраны, с неподтертыми задницами и спущенными штанами.