Впоследствии выяснилось, что в Израиле его поддерживал коллекционер концептуализма Михаил Гробман9, который одновременно был редактором русскоязычной израильской газеты, где Бренер печатался в качестве журналиста. Закончился их «роман» так: разочаровавшись в концептуализме как таковом, Бренер решил набить Гробману морду. Это реальная история, рассказанная не Бренером, а третьими лицами. После чего от Бренера все отвернулись, что стало причиной отъезда в Москву. Сам Бренер, конечно, вешал нам лапшу на уши, рассказывал о том, что ездил в Марсель, где какой-то мафиози кормил его с руки виноградом. Звучало все довольно кинематографич-
но, он говорил, что объехал полмира, а в реальности же был только в Израиле. Однако никто из нас не имел опыта заграничной жизни вообще, поэтому нельзя было его поймать на лжи: его рассказы воспринимались на ура, как настоящая западная жизнь.
Буквально через несколько дней оказалось, что Бренер делает выставку в галерее у Марата Гельмана. Гельман был наслышан о том, что Бренер — любимец Гробмана, тот был для него серьезным авторитетом, а про инцидент с дракой Бренер ему, естественно, не рассказал. В качестве доказательства своей крутизны Бренер привез несколько изданных в Израиле книжек. Они были сделаны по-западному и серьезно впечатляли: на обложке одной из них было даже написано, кто и что о ней сказал. Одна из них была в зеленом переплете с суперобложкой, в ней были разные черно-белые порнографические снимки. На обложке значились два автора — некий Тимур Бамбаев и Александр Бренер. Все цитаты, конечно, оказались чистой рекламной пургой, никакой журнал Time о книге ничего не писал. Однако на нас это производило впечатление, так как мы были довольно честные ребята и не привыкли работать с подобным пиаром, нам такое просто в голову не приходило. Вторая книжка представляла собой набор одинакового размера открыток вытянутой формы и разделенных на две части. Одна часть была красной, другая белой — на ней были тексты. В зависимости от объема текста размер красного поля варьировался. Недолго думая, Бренер решил, чтс самое простое — распотрошить эти открытки и выставить их у Гельмана на Якиманке. Он повесил открытки на стену и в красную их часть воткнул одноразовые пластмассовые шприцы, заполнив их наполовину красным красителем. В качестве перформанса Саша читал тексты с открыток — тогда он только присматривался, принюхивался к перформативной форме, был больше поэтом, нежели художником.
1990-1995, Москва.
Проекты Марата Гельмана начала 1990-х
Гельман в то время уже был известным галеристом, одним из немногих, кто имел свое помещение, регулярно делал проекты и имел деньги, чтобы издавать каталоги. Выставлял он всякое говно типа Вадима Фишкина. В 1993 году у него был проект «Ночные орбиты», который для меня оказался неприятным опытом. Проект работал ночью и расположен был не только у Гельмана, но и во всех галереях на Якиманке. Зрителю нужно было ходить с фонариком от одной галереи к другой, высматривать в полутьме идиотские предметы: где-то — рассыпанный песок, где-то — невменяемые фото. Мне запомнился телевизор, накрытый марлей с грубой вышивкой, по которому бежали помехи. В одном из галерейных пространств в качестве аудиообъекта Фишкин додумался использовать СБ-плеер — дорогую редкость для тех лет. Он ничего лучше не придумал, как оставить этот плеер ночью без всякой охраны в пустом зале, подключенным к усилителю и издававшим звуки. Когда я вошел в зал вместе с Ревизоровым, Зубаржуком и еще парой ребят, то тут же громко сказал, какая это глупость выставлять плеер, ведь его могут украсть.
К сожалению, его и правда украли, кто - я не знаю. Кто-то из тех, кто слышал мою фразу, донес о ней Фишкину. Тот подумал, что раз я ее произнес, то я и украл, — что было лишено всякой логики, ведь если бы я действительно решил это сделать, то не стал бы громко никому объявлять. Для Фишкина этот плеер оказался невероятным камнем преткновения, он тут же пошел к Виктору Мизиано, тогдашнему руководителю ЦСИ, жаловаться, заявил ему, что негодяй украл у него плеер и Мизиано должен поехать ко мне и заставить вернуть. Это был первый и последний случай в моей жизни, когда Мизиано персонально посещал меня в моем скромном жилище.