С моргом в Москве я экспериментировал первый раз, но до этого делал то же самое в Волгограде,
но там - только фото. В этом фильме морг - это логическое завершение повествования. Весь фильм очень сочный, насыщенный яркими цветами, а морг — последний эпизод, который идет около трех минут и отличается от всего предшествующего, одноцветный, мрачный, где мухи, трупы; из возвышенного духовного мира он тебя опускает в мир мерзкого реализма. Это как в фильме Кончаловского «Романс о влюбленных», где есть две части - цветная романтическая и черно-белая реалистическая, я исходил из такой же дихотомии.
Меня интересовали эксперименты в морге потому, что само состояние плоти, состояние трупа естественно воздействует на многих людей - или репрессивно, или катализируя сопротивление. Когда смотришь, возникает желание взаимодействовать, не потому что нравится, а как раз наоборот. У меня всегда возникали мысли о реанимации, оживлении, это напрямую связано с моим увлечением Мэри Шелли, Франкенштейном и прочим. Мои волгоградские эксперименты были связаны с городскими легендами. Одна из них о том, что если ввести собственную кровь трупу, то он на мгновение может прийти в состояние некоего оживления. Я проделывал такие опыты и документировал их, честно вливал кровь, но легенда не подтвердилась, естественно.
В Волгограде я около полутора месяцев халтурил в морге - устроился по знакомству, у меня была иллюзия, что это большие деньги. Оказалось, что там заработать трудно, если не имеешь связей. Весь заработок составляется исключительно из подношений родственников умерших, а они случаются, например, за то, что ты снимаешь какие-то предметы с трупа и им отдаешь, или пускаешь кого-то среди ночи. Моя работа заключалась в том, что я должен был обмыть труп, приготовить его к приходу врача. Кровь сворачивается после смерти, она выглядит несколько иначе, когда ты вскрываешь труп. Там не столько кровь, сколько так называемый ликвор - темно-желтая жидкость, которая находится в брюшной полости. Выглядит это как сосуд, в нем находится
мешок с органами, который покрыт особой пленкой. Я мог сделать предварительно вскрытие - распилить грудную клетку. Суть процесса заключается в том, что вырубаешь или вырезаешь мечевидный отросток, который скрепляет части грудной клетки, чтобы врач имел доступ к органам. Это и есть неквалифицированное, предварительное вскрытие. Кто-то из врачей хотел, чтоб я это делал, кто-то - нет. Все эти органы вырезаются и отправляются в крематорий, а хоронят пустое тело. Обычно в брюшину и горло засовывают вату или опилки, чтобы меньше гнило, так как в первую очередь разлагаются кровь и органы, мышечные ткани в меньшей степени подвержены гниению.
Когда я работал в морге в Волгограде, я делал эксперименты с фотографией. При съемках «11 писем внутрь» я тоже нашел морг: у одной девушки, с которой у Вавы был роман, был некий школьный приятель, работавший в морге. Он легко согласился нас туда пустить, потом мы вторично воспользовались его гостеприимством, когда делали там перформанс в рамках «Секты абсолютной любви». По времени фильм очень длинный, около двух — двух с половиной часов. Помню, Авдей Тер-Оганьян был категорически разочарован им, даже подошел и сказал, что это какое-то говно, а я заставил его столько мучиться. Зато Шелопутин был в восторге, удивлялся, как я мог сделать такое без компьютера. Оригинал фильма я отдал Зарецкой в «ТВ-галерею».
Моих работ, тем не менее, почти никто не замечал — не считали меня видеоартистом. Может, потому что Преображенский настаивал на своем формальном гэге (приеме) и был узнаваемым, а у меня одна работа не была похожа на другую. Я настаивал на сюжетности, хотя и считалось, что нарратив, сюжет — это экспериментальное кино, а в видеоарте будто бы нет сюжета. При этом я видел много сюжетного видеоарта, документации перформансов, которые по странной причине считаются видеоартом.