ные выступления участников. В дальнейшем руководство Клубом перешло к Игорю Иртеньеву (президент клуба) и Геннадию Кацову (директор клуба). В 1988 году клуб «Поэзия» утратил юридический статус, однако продолжал проводить различные акции до середины 1990-х годов, прекратив свое существование со смертью ставшей его неформальным лидером Нины Искренко Первоначальное ядро Клуба составили участники поэтической студии Кирилла Ковальджи, действовавшей с 1980 года при журнале «Юность», в том числе Юрий Арабов, Владимир Аристов, Вилли Брайнин-Пассек, Евгений Бунимович, Владимир Друк, Александр Ерёменко, Игорь Иртеньев, Нина Искренко, Геннадий Кацов, Виктор Коркия, Александр Лаврин, Александр Левин, Света Литвак, Павел Митюшёв, Юлия Немировская, Алексей Парщиков, Владимир Строчков, Владимир Тучков, Марк Шатунов-ский. Членами Клуба были Лев Рубинштейн, Сергей Гандлевский, Александр Сопровский, редакторы альманаха «Эпсилон-Салон» Николай Байтов, Александр Бараш, а также Андрей Туркин и Юлий Гуголев. Из авторов более старшего поколения заметным участником Клуба стал Дмитрий Александрович Пригов.
5 Вадим Шершеневич (1893-1942) — поэт, переводчик, один из основателей и главных теоретиков имажинизма.
6 Алексей Парщиков (1954-2009) — русский поэт, один из главных представителей метареализма 1980-х годов.
презрения, потому что когда мы начинали какие-то серьезные разговоры с ними, то выяснялось, что они ничего не знают. Когда мы наладили контакт с При-говым и концептуалистами, то там был уже другой уровень интеллектуализма: Пригов в значительной мере был более продвинутый литератор, все это он знал и читал, но его отношение к структурализму было довольно скептическое — мы этого не особо понимали.
Важным аспектом нашей деятельности была левая ориентация. Это странно, потому что мы жили при советской власти, все ее негативные стороны нам были прекрасно известны. Мой папа был абсолютно антисоветски ориентированным инженером, терпеть не мог советскую власть: мой дедушка был генерал-майор НКВД и в 1937 году благополучно сел на восемь лет по делу Тухачевского в тюрьму.
В школе я был панком, бравировал напульсниками, ирокезами и прочим, не читал ни Ленина, ни Маркса, хотя это было необходимо по программе. Я вообще в школе толком не учился. Мои тетради по истории были испещрены реальными схемами, но они все были антисоветские: я писал про белогвардейцев как настоящих героев, а про коммунистов — как полных подонков. Когда эти тетради попадали в руки учителя, то он благоразумно не стучал на меня в дирекцию, потому что это было все серьезно и красиво нарисовано. Все равно мне ставили четверки, потому что если меня вызывали к доске, то я рассказывал вместо учителя и про Вторую мировую, и про что угодно, потому что я прочитывал огромное количество исторической литературы.
Левых литераторов — Ленина и Маркса — мы начали читать через Барта. Мы были людьми любопытными, интересовались всеми ссылками. Быстро выяснилось, что Маркс — прекрасный писатель. Более того, у него есть текст, где он говорит о невозможности социализма в такой стране, как Россия, и о том, что будет, если революция произойдет в неразвитом государстве. На меня это тогда произвело большое впечатление. Вторым, уже чувственным, воздействи-
ем был фильм «Безумный Пьеро» Жан-Люка Годара. Моя квартира, вернее, комната в коммуналке, превратилась в литературную лабораторию, где мы читали книги, экспериментировали со сном, со всякими препаратами. Я жил рядом с кинотеатром «Новороссийск», который сейчас называется «35 мм». Там проходила большая ретроспектива фильмов с актером Жан-Полем Бельмондо. Мы его знали, как его знали все советские школьники, но мы не знали Жан-Люка Годара как режиссера, хотя слышали о нем. Брех-товский метод отстранения, отчуждения зрителя от кинематографического действия произвел на меня совершенно взрывное впечатление.
После этого фильма я стал читать левых теоретиков под другим углом зрения: с сознательным отношением к собственной жизни. Это обращение во время поездки Бельмондо и Корины, обращение к зрителю — его сознанию, разуму. Это влияние всех нас, и меня в том числе, сделало запредельными радикалами и фанатиками. Мы уже приходили в клуЕ «Поэзия» не только с чувством снобизма относительно низкого интеллектуального уровня российской литературы, но и с идеологическим презрением, потому что все поэты и литераторы того времени были антисоветски настроены. Начались постоянные скандалы, драки, выпады против клуба «Поэзия», мы их называли буржуазными деградантами, брежневскими перерожденцами.